— Нет, — ответил Томми, затем судорожно добавил: — Но я прежде не делал ничего плохого.

— Но в этом не было твоей вины, правда?

Язык достаточно гибок. Я не был уверен, что Томми уловил тайный смысл заданного вопроса. Мальчик мог решить, что Элиот ведет речь о более позднем времени, когда его могли принять за добровольного партнера Остина. И он переложит вину на себя. Он соблазнил взрослого мужчину.

— Нет, — протянул Томми, но ответ был, к ненастью, очень неполным.

Я удержался от желания вмешаться. Я чувствовал, как Элиот подбирался к Томми, так он загонял в угол сотни свидетелей. «Выдержка, — приказал я себе, — выдержка». Я должен дать Элиоту сделать свое дело. Но у меня в голове не укладывалось одно: как можно мучить ребенка, когда в свое время позволил сотворить то же самое с человеком, сидящим рядом?

— Тогда почему ты не рассказал родителям? — настаивал Элиот.

Томми молчал. Элиот не подгонял его. Казалось, что мальчик не мог найти ответа, но Томми наконец сказал:

— Я не хотел, чтобы они плохо обо мне думали.

Элиот спокойно загонял Томми в угол. Представитель старшего поколения, он знал, как это делается. Он не хотел слишком сильно давить. Элиот заговорил, казалось, совсем о другом.

— Кому первому ты рассказал о случившемся?

— Маме и папе, — сказал Томми.

Элиот выглядел сбитым с толку. Он даже громко хмыкнул. Затем спросил:

— Ты больше никому не говорил?

— Нет. Сначала нет.

— Никому из друзей?

— Нет.

— А те дети, которые вертелись у дома Остина, ты их не предупредил, не намекнул на то, что с тобой случилось?

— Нет.

— Я говорю вот о чем, может, ты просто намекнул: «Мне не понравилось, как он до меня дотрагивался», или «Мне неловко с ним», или просто «Я не хочу больше ходить туда»?

— Нет, — настаивал Томми.