— Ты просыпался среди ночи? — Я говорил наугад, но попадал в цель. Я мог догадаться об этом по лицу Томми.

— Да, — произнес он так тихо, как будто боялся кого-то разбудить.

— И что же тогда делал?

— Просто лежал, — ответил Томми.

Я мог себе это представить. Я знал, что он тоже вспоминал те ночи. Огромный белый дом погружался в темноту, и Томми был так мал на его фоне, что чувствовал себя совсем покинутым.

— Что ты чувствовал? — спросил я.

— Было холодно, — сказал Томми, пожимая плечами.

«Холодно? — подумал я. — В мае?» Может, отец Томми включал кондиционер среди ночи? Или холодно было только Томми?

Я посмотрел на него, на мальчика в рубашке, с аккуратно уложенными волосами, который почти стал взрослым. Так я обращался с ним все это время. Так обращался с ним Остин, заставляя его до времени взрослеть, навязывая ему мужественность и искушенный взгляд. Я был не прав, совсем не прав.

— Почему ты не говорил об этом родителям? — спросил я.

Потому что дом был холодным, большим и темным, и на другом его конце спал мужчина, и Томми не знал, можно ли теперь доверять хоть одному мужчине.

Он не ответил.

— Ты думал о том, что произошло? — спросил я.

Томми поднял глаза, дикие, испуганные. Я вскочил и рывком приблизился к нему, обхватил его правой рукой за плечи, а он уцепился за левую. Я крепко обнял его.

— Все хорошо, — приговаривал я, пока он плакал. — Все хорошо.

Он, наверно, впервые плакал на глазах у посторонних, впервые после тех ночей в темноте. Он ужасно очерствел с тех пор, но душа оставалась живой. Томми нужен был не друг, а отец. Отец, который не будет толкать его во взрослый мир.

Я подумал о Дэвиде, мне показалось, что в последнюю нашу встречу этот мальчик в смокинге страстно желал, загнав эту мысль глубоко внутрь, чтобы его защищали, о нем заботились.

Я прижимал Томми к груди, загораживая его не только от Остина, но и ото всех в зале, пока его рыдания не затихли. Томми еще не был потерян. Я мог спасти его, но только с его помощью.

— Томми, — сказал я, хватая его за руку. Он испуганно взглянул на меня, губы сжаты. — Расскажи этим людям, что произошло.

— Мне придется протестовать, ваша честь, — спокойно произнес Элиот. — Мы не видим свидетеля, потому что прокурор загораживает его, обвиняемый лишен права смотреть на свидетеля. И кажется, окружной прокурор оказывает давление на Томми.