Хозяин сидел на своём месте, не шевелясь. Только глядя.
А я ощущала, как меня раздевают, как меня касаются, бесстыдно и нагло, как меня поворачивают, заставляя взглянуть в глаза…
Это было чудовищно.
Я никак не могла отрешиться от этих, практически физических, осязаемых взглядов.
Играла, ощущая, что щеки горят все ярче, голова клонится все ниже.
Ещё чуть-чуть.
Мне надо совсем немного потерпеть. И потом я забуду об этом навсегда.
Выясню все вопросы, получу деньги за концерт и просто забуду обо всем.
Вернусь в клинику за Лаурой, которую уже должны будут обследовать полностью, и, возможно, дадут нам надежду на выздоровление.
Позвоню Данилу и позволю ему утащить меня на ночь к себе.
И ничего ему об этом унижении не расскажу. Никому не расскажу.
Я прекрасно помнила эти свои очистительные успокаивающие мысли во время игры, когда стояла потом, через два часа, прижимаясь лбом к холодному стеклу в клинике и думала о том, насколько я была наивной, никчёмной дурой. Не надо было мне туда ехать вообще. А теперь пути назад нет.
***
Драски сидел в кресле, слушал свой любимый концерт, искрящимися нотами рассыпаемый по залу. Смотрел на тонкую изящную девочку, от которой тоже исходило сияние, и совсем не одежды и косметики это заслуга! Она сама суть - сияние, свечение, падающая звезда. Исполняющая желания. И его желание она сегодня точно исполнит.
Он смотрел на неё, и еле сдерживался, чтоб не встать, не подойти к ней, развернуть резко от инструмента, провести руками по плечам, размазывая золотистую пудру, заглянуть в огромные глаза, насладиться её испугом, её непониманием.
Её слабостью и хрупкостью.
Он посмотрел на сжатые в кулаки руки, усилием воли разжимая их.
Пока не время. Ещё не время.
Но это будет скоро. Очень скоро.
И никакие смешные журналисты, с их нелепыми расследованиями и ещё более нелепыми друзьями с загребущими лапами и слишком дерзкими взглядами, не помешают.