— Марк Антоний Гордиан… — поклонился юноше Теофан, хотя только что утверждал, что не знает имени своего пассажира, — не сомневаюсь, что у тебя, так же, как у твоего деда и отца, благородное сердце, и ты не забудешь маленькую услугу, которую сейчас оказывает тебе и твоим спутникам ничтожный купец из Селевкии.
— Ты хитрец, Теофан… — Юноша попытался улыбнуться. — Ты знаешь, что по прибытии в Рим меня скорее всего убьют, но все же спешишь выторговать себе толику благ на тот случай, если боги окажутся ко мне благосклонны…
— О, ничуть, ничуть!.. — вновь поклонился Теофан. — Я лишь говорю о том, что твое сердце — такое же средоточие добродетелей, как сердце твоего отца и деда, двух божественных Августов.
— Разве сенат их уже обожествил? — поймал купца на льстивой лжи Марк.
— Несомненно… В будущем… — Теофан весь дрожал и придерживал рукой нижнюю челюсть, чтобы унять громкое клацанье зубов. Купец понимал, что отчаянно рискует, помогая Гордиану. Мальчишка мог погибнуть в ближайшие дни. Но ведь мог и выиграть в отчаянной борьбе, которая ему предстояла.
— Скорее всего, их имена собьют с досок и колонн, а статуи разобьют, дабы навсегда стереть память о них… — Гордиан оскалился — точь-в-точь лев в клетке за его спиной.
— Ты сожалеешь о том, что пока не можешь отомстить? — спросил Владигор.
— Я сожалею, что уже не смогу вести такую же прекрасную жизнь, какую вели мой дед и мой отец…
Мальчик лежал на грязной циновке меж клеток со зверями, будто раб-бестиарий в подвалах Колизея, а бредил о свитках с изысканными стихами, утонченных философских беседах и прекрасных рощах, где девушки в венках из цветов подносили бы ему прохладительные напитки. Если бы его дед и отец не ввязались в опасную авантюру, провозгласив себя императорами, не пошли бы против Максимина, он бы и по сей день безмятежно жил во владениях Гордианов в Африке, окруженный довольством и богатством. Надо только не думать о том, что в Риме по приказу императора-варвара преторианцы убивают всякого, кто превосходит властителя знатностью или умом. Жизнь, изысканная и прекрасная, осталась где-то позади. Она пропала. Провалилась в Тартар. О ней приходилось только жалеть, как и о роскошной библиотеке отца, оставшейся в его доме в Тисдре. Шестьдесят две тысячи книг, собранные для отца его учителем… Библиотеку разграбят или сожгут, как и прочие сокровища, принадлежавшие Гордианам. Что же делать? Двигаться вперед, куда несут морские течения, куда гонит ветер. Там, впереди, — кровь, интриги, схватки с врагами… А ведь можно было бы где-нибудь под сенью вечнозеленых рощ слагать стихи… Впрочем, юный Марк никогда не слагал стихов…
Гордиан поднялся и, выбравшись из закутка между клетками, шагнул к борту корабля. Карфагенский берег синел дымной полосой на горизонте. На черном, почти мгновенно померкшем небе крупными жемчужинами блестели звезды. Теофан сидел на корме. Он тоже думал о чем-то своем, — верно, считал барыши. Слышался мерный плеск весел. Владигор подошел и встал рядом с юношей.
— Говорят, на поле боя была буря… налетела и унеслась, смешав войска моего отца… — сказал Гордиан. — Ты великий халдей, Архмонт, ты знаешь об этом?..
Владигор кивнул.
— Это был гнев богов?
— Это была случайность…
— Неужели на свете бывают случайности? Разве что когда боги спят… или пьяны? Бывают боги пьяны, как ты думаешь, Архмонт?
— Случайность — это когда вмешиваются другие боги, — помолчав, сказал Владигор.
— Что ты хочешь этим сказать?
«В иных мирах», — хотел добавить синегорец, но промолчал.
— В мире много богов кроме тех, которым поклоняешься ты…
— У каждого народа свои боги. Это я знаю… — кивнул Гордиан и, как показалось Владигору, вздохнул с облегчением: не самая страшная новость, что где-то не чтят Олимпийцев. — Я спал… — сказал Гордиан, — и мне приснилось, будто я вместе с Ромулом сосу молоко из сосцов кормящей нас волчицы… А потом Ромул поднял лежащий в траве меч и убил меня. Как ты истолкуешь мой сон, Архмонт?