— У тебя отец дома, — игнорирует она мой вопрос. — Давай ко мне тогда.
— Ну… ладно, — пожимаю я плечами. — Давай к тебе.
Мы идём проходим мимо моего подъезда и я замечаю сидящего на лавочке спиной к нам человека. Японский городовой! Узнаю его сразу. Как такого не узнать.
— Наташ, — говорю я Рыбкиной. — Ты иди, поднимайся. Чайник пока поставь, а то дрожишь вся. А я сейчас, через минуту. С гражданином переговорю и приду.
— Ладно… — неуверенно отвечает она, недоумённо глядя на гражданина. — Только ты скорей, а то у меня тоже отец прийти скоро может.
— Одна минутка, не больше.
Я слежу, как она бежит к своему подъезду и только, когда за ней закрывается дверь, поворачиваюсь к сидящему на лавке мужику.
— Тебе чего надо, Джангир? — не слишком дружелюбно спрашиваю я. — Чего-то недопонял в прошлый раз?
7. ЁКЛМН
Выглядит он, мягко говоря, неважно. Рожа опухшая, отёчная, небритый, глаза мутные, чёрные круги. Дунь на него и развалится.
— Чё пришёл? — киваю я.
Он медленно и неловко поднимается с лавки. Смотри-ка, ещё и передвигается самостоятельно. Вставать тяжело. Дважды он чуть поднимается и тут же падает. Я бы мог ему помочь, поддержать за руку, но ему этого не надо, это же демонстрация. Чего только, непонятно.
Я терпеливо жду, пока этот барахтающийся навозный жук не встанет на ноги. Наконец, это происходит. Он покачивается, стоит нетвёрдо и смотрит на меня волком. Как вурдалак, которому уже руки-ноги обрубили, а он всё к кровушке тянется.
— Тебя, — хрипит он, — паскуду… Цвет не даёт трогать. Но он мне не указ. Тебе по-любому амба, фраерок. Он медленно поднимает руку и проводит ребром ладони по горлу.
— Да ты прям настоящий пират, — качаю я головой. — Одноногий Сильвер. Принёс мне чёрную метку, значит?
— Ходи и жди, когда тебе прилетит. И ссыкухе твоей и мамашке с папашкой. Живи и ожидай, расплаты.
За что, интересно, он собрался со мной квитаться? Злобный идиот.
— Послушай ты, — подхожу я ближе и больно тычу ему пальцем в грудь, — жертва аборта. Слушай внимательно, повторять я точно не буду. Ты жив благодаря моему доброму сердцу, но это очень легко исправить. В любой момент. И если тебе это непонятно, значит ты гораздо тупее, чем кажешься. Прикасаться к твоей мерзкой плоти неприятно, но я это сделаю. И с тобой и с твоим выблядком. Спроси любого, я слов на ветер не бросаю. А если ты ещё хотя бы раз подумаешь или, тем более, упомянешь кого-то из моих близких, я тебе язык вырву, а твой протез забью в жопу. Или в пасть, ещё не решил. Пяткой вперёд.
Должно быть, что-такое очень достоверное и реально угрожающее мелькает в моих глазах, потому что возражать он не решается и отводит взгляд. Я поворачиваюсь и неспешно удаляюсь в сторону рыбкинского подъезда. Не оглядываюсь. Смотреть, как эта ошибка природы убирается восвояси нет ни малейшего желания.
Совершенно очевидно, что он не успокоится и мои слова для него ровным счётом ничего не значат. А это, в свою очередь, означает, что он попытается что-то предпринять. В одиночку шансов у него мало, но гадость устроить может. Ладно я, но если он направит лучи своего возмездия на маму или Наташку, может быть худо. На неё вон уж покушались люди Киргиза, она до сих пор "под впечатлением".