В зале вспыхнул свет, и всем окончательно сделалось неуютно. Беглый допрос ничего не дал. Никто из присутствующих понятия не имел, откуда на сцене оказался живой цветок. Римма впала в прострацию, стоя у края сцены и ломая руки. Она была красива даже с перекошенным лицом, и Нике показалась, что актриса, несмотря на переживания, это отлично сознает. Липатова объявила, что на сегодня хватит.

Когда Римма выскочила из зала, а вслед за ней побрела и большая часть актеров, Даня Трифонов шагнул к Паше и промурлыкал, ничуть не стесняясь замешкавшейся поблизости Ники, которая до последнего мгновения держалась взглядом за ускользающую спину Кирилла.

– Отлично сработано.

– Ты о чем? – нахмурился Кифаренко.

– Это же ты подсуетился? С Риммкиным цветком.

– Э-м… Вообще-то нет.

Даня подмигнул, мол, ладно, как знаешь.

– Что-что-что? – из-под локтя Паши вынырнула любопытная сестра. Он потрепал ее по волосам, тоненьким и мягким, напоминающим одуванчиковый пух:

– Ничего, пошли.

Даня высказал предположение, которое незадолго до того возникло и у Ники. Если скинуть со счетов вероятность паранормальной природы событий, происходящих в стенах театра, то вообще-то недавно Римма обидела Милу Кифаренко. А Паша всегда вступался за сестренку, так что ему ничего не стоило зло подшутить над обидчицей. И уж, конечно, вряд ли он признался бы в этом Трифонову. Но в отличие от Дани Ника предпочитала держать домыслы при себе и не задавать лишних вопросов.

Сегодня она задержалась. Реквизитор Саша, убегая на вторую работу, попросил ее еще пару часов приглядывать за какой-то замысловатой клееной конструкцией из реек, сохнущей в углу, – и перевернуть перед уходом. Она видела, как удаляется Римма под руку с Кириллом, бледная, шмыгающая носом. Рокотская поделилась с ней эфирным маслом мелиссы, и красавица то и дело запрокидывала голову и нюхала натертые им запястья. Сбитый перестук ее пульса распространял аромат особенно интенсивно.

– Она хочет, чтобы я умерла. Почему, ну почему она выбрала именно меня? – Жалобный голос Риммы взмывал под своды фойе, словно она обращалась не к присутствующим, а к призрачной пионерке Нине, умоляя отступиться.

Рядом вполголоса переговаривались другие актеры, старательно не ввязываясь в дискуссию с Корсаковой.

– Я близка к краю. Я чувствую, что близка. Зачем мне жить, если даже духи хотят моей смерти. Так будет проще… всем. Я умру, и все закончится. Может, я даже спасу вас всех, спасу театр?

Экзальтация Риммы явно нервировала остальных, и Ника подумала, что Корсакова не позволила бы себе такой сцены, не уйди Липатова в зрительный зал. Только вот она не учла присутствия Сафиной.

– Нет, не спасешь, – отозвалась Леля равнодушно. – Потому что ты не покончишь с собой. И уж тем более не умрешь от рук мертвой пионерки.

Судя по ошарашенным лицам, никто не ожидал от Сафиной такой черствости, хотя все догадывались, что Римму она не любит и выбирать слова помягче обычно не утруждается, а говорит все как есть. Сама Корсакова от такой бессердечности опешила и растерянно спросила:

– Почему?

Леля пожала плечами:

– У тебя в мае одиннадцать съемочных дней. Сама говорила, такое не упускают.