Вот Марылька ясно различила шаркающие в темноте шаги батьки, подошедшего к кадке с водой. Затем тихий всплеск — это он набрал ковшиком воды. Скрипнула дверь, и послышались тихие слова батьки:

— На. Пей и уходи. Не лето, чай, на дворе. Холод вон по всей хате уже гуляет.

Медленно тянулась установившаяся пауза. Видимо, посыльный пил воду. Но вот опять раздался уже раздражённый голос Петра:

— Ну что ты обнюхиваешь эту воду, будто конь какой? Не облизывайся, не горелка это, — начал закипать приказчик. — Ну вот! А говорил: «Пить хочу». Давай ковшик — и пошёл отседова!

Через мгновение дверь захлопнулась. Послышался звук брошенного на лавку деревянного ковшика и недовольное ворчание приказчика.

Петро ещё раз без всякой причины выглянул в окошко и, опять ничего не увидев, направился к полатям.

Марылька смутно различала силуэт батьки, осторожно передвигающегося в темноте. Ей не терпелось узнать, кто и зачем приходил. Она хотела уже спросить об этом, но мать её опередила:

— Петро, уж не стряслось ли где чего худого? Кому это в такой час неймётся?

— А-а, так… Ничего важного. У нас любят устроить переполох при ловле блох, — попробовал отшутиться Петро, но какой-то тяжёлый осадок от этого не исчез, и он уже всерьёз добавил: — Пан Хилькевич завтра приезжает, так Прасковья Федоровна беспокоится, чтоб всё в порядке было к их приезду. Аж ночью посыльного спровадила. Вот бабы!

— А-а, — облегчённо протянула Марфа. — А приходил-то кто?

— Сыч приходил. Кондрат. Только странный он какой-то был. Небось отправить отправили, а разбудить забыли.

Агафья хотела было ещё что-то спросить, но так и замерла с открытым ртом. Расширенные от ужаса глаза смотрели в темноту, и воля женщины была скована неописуемым страхом. Петро ничего этого не заметил.

Марыльку тоже обуял ужас, и у неё вырвался крик:

— Тата, ты что говоришь?! Сыча ещё на Покров похоронили! Как ты мог так обознаться?!

— Да не обознался я! Он же… — огрызнулся Петро, словно его в чём-то винили, и тут же осёкся, осознав наконец чудовищную сущность произошедшего.

Холодная испарина покрыла лицо и тело приказчика. Разум отказывался верить в то, что произошло. Но в то же время Петро начал осознавать, что только сейчас он возвращался в настоящий мир. Перед этим, как только он отворил дверь, на него снизошла какая-то пелена, окутавшая туманом сознание и убравшая из памяти и похороны Сыча, и то, что он давно уже покойник.

Ясность мысли окончательно восстановилась, и от этого Петру стало ещё хуже. Панический страх ввёрг семью приказчика в какое-то безмолвное оцепенение.

Марылька, до боли закусив войлочное одеяло, еле сдерживала вырывающийся крик страха. Ей хотелось лишь одного — проснуться. Ей хотелось, чтобы это был всего лишь сон, кошмарный сон!

Марфа, как ни странно, не паниковала и по-бабьи не выла; не причитала и не рвала в истерике на себе одежду. Ей сейчас было не до покойников и не до живых: глубокий обморок на время избавил перепуганную женщину от всех волнений и страхов.

Сам же Петро, сидя на полатях и сжимая голову руками, словно оправдываясь, начал нервно бормотать: