— Кажись, жив. А ведь могло…
— Слава тебе, Господи. Будет жи…
— Андрей Семенович, ну как себя чувствуете? — уже весьма осмысленно понял последние слова Андрей.
— Ничего… вроде цел, — тихо ответил панич и тут же сморщился от боли, попытавшись самостоятельно подняться.
— Лежите, лежите, — придержал его Прохор, — а я сейчас плечо погляжу.
Он быстро разорвал подол своей рубахи и перевязал плечо Андрея. Кровоточащие царапины были хоть и глубоки, но для жизни и здоровья не опасны.
Мужики в неописуемой тревоге перешептывались, поглядывая то на панича, то на страшное бурое чудище. И смятение их было понятно: не дай бог с паничем что-то серьёзное — всем мало не покажется. Хотя, конечно, основная вина ляжет на Прохора.
Вскоре послышались голоса и шум приближающихся охотников, которые оставались стоять на номерах. Нарушая все писаные и неписаные охотничьи законы, они, напрасно выстояв в засадах больше часа, двинулись навстречу загонщикам. Но такое крайнее решение панство приняло ещё вчера вечером, так как все желали стать обладателем редкого трофея. И все посчитали такой вариант хотя и опасным, но зато уравнивающим шансы на первый выстрел по медведю. По мнению старших панов-охотников, сжимая кольцо людской цепью, они почти одновременно выйдут на зверя. Прохор делал робкую попытку отговорить от такого плана, но пан Хилькевич в резком тоне напомнил холопу, кто есть кто. Так и порешили. Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Всё вышло не так, как задумали светлые панские головы.
Вот показался пан Войховский. Увидев, что Андрей ранен, он остановился с расширенными от испуга глазами. Следом, тяжело сопя, двигались Семён Игнатьевич и отец Прохора — Гришак. Стягивались к этому месту и шедшие вместе с ними мужики.
И вот тишину предсказуемо разорвал истошный крик пана Хилькевича:
— Андрюшенька! Сыночек! Господи, как же это… — Семён Игнатьевич рухнул на колени перед своим сыном. Лихорадочно осматривая и ощупывая его, он не верил своим глазам, что его сын ранен. Руки и голос пана Хилькевича дрожали от волнения. Сердце вот-вот могло дать сбой. Видя перед собой бледное лицо Андрея и проступающие через повязку алые пятна, Семён Игнатьевич вдруг остро ощутил дикий ужас. Он вдруг с какой-то трагической ясностью понял, что мог сейчас потерять своего единственного сына, свою любимую кровинушку. Он понял, что страшная беда прошла совсем рядом, мимолётно лишь задев его своим прикосновением. Крайне взволнованный пан Хилькевич не мог унять своих чувств.
— Отец, всё обошлось. Не надо так переживать. Я сразил его одним выстрелом, — уже Андрей пытался успокоить отца.
— Как же так сталось, что он достал тебя? Как такое могло случиться? — ощупывая пораненное плечо сына, с тревогой спрашивал Семён Игнатьевич.
— Случайность, отец. Сам не пойму. Мы с Прохором только разделились, а тут из зарослей он и выскочил прямо на меня.
— А-а-а! — вспомнив вдруг о Прохоре, пан Хилькевич со злостью прорычал.
— Так этот хвалёный охотник всё же оставил моего сына наедине с медведем!
— Не оставлял я Андрея Семеновича. Так получи…
— Молчать, быдло! Семь шкур спущу! — гневно перебил Прохора пан Хилькевич и, выхватив у одного из мужиков кнут, в ярости несколько раз стеганул опешившего парня. Глянув на своего друга, он со злобным укором добавил: — Да-а-а, Егор Спиридонович, понадеялся я на ваши заверения насчёт этого холопа, а зря! Наверняка струсил сукин сын в решающую годину. Небось схоронился в сторонке, да ещё и со злорадством наблюдал, как медведь панскую душу губит!
Каждое слово пана Хилькевича больнее плети стегало самолюбие Прохора, калёным железом жгло сердце. А тут ещё и Егор Спиридонович с укором добавил:
— Что ж ты, Проша, за Андреем Семеновичем не присмотрел. Строгий давали тебе наказ, чтоб рука об руку шли, страховали друг дружку, а ты не уследил за этим. И то, что Андрей Семенович ранен — твоя вина. Будешь наказан… — Голос Егора Спиридоновича сквозил разочарованием и укором. Это ещё больше ранило душу парня.