Наконец колонна выстроилась, командиры рот и взводов вскинули над головой флажки, докладывая о готовности к движению, затем по очереди каждый продублировал отмашку комбата: «Вперёд!». Усилился гул моторов, и дальние башни стали уменьшатся.
Двинулись.
Ровно работает мотор, равномерно лязгают траки — правая гусеница по щебню обочины, левая — по асфальтовому покрытию шоссе. Неспешно ползёт навстречу греческая земля, колышется под задницей командирский танк. Если человек не полный дурак, после двух-трёх поездок на броне обзаведётся подстилкой, чтобы уберечь зад от тряски и холода. По этой причине старший лейтенант Котовский движется навстречу подвигам, восседая на видавшей виды суконной подушечке, набитой гагачьим пухом.
— Талисман, однако, — сказал старшина Тингеев, вручая любимцу бригады собственноручно изготовленный предмет. – Хороший охотник зверя, птицу бьёт, шкуру и перья себе берёт. У этой кукушки шкура шибко рваная была, на куртку не хватило. Пусть теперь тебе зад греет, самое ей место.
Наглый финн три дня не давал танкистам покоя, подбирался на лыжах, давал пару очередей из автомата и исчезал раньше, чем красноармейцы успевали открыть ответный огонь. Небось, радовался, гад, слыша за спиной звуки заполошной стрельбы.
Бригада пробивалась сквозь снега Карельского перешейка без пехоты, и гоняться по тайге и болотам за наглым беляком было некому. Как Котовский почуял, откуда собирается стрелять этот мамин сын, он и сам понять не мог, как толкнул кто под руку. Всадил снаряд в ничем не примечательную кучу валежника, а он угодил автоматчику прямо в бок. Чудом, причём вдвойне, потому что замотанный заряжающий загнал в пушку не осколочный снаряд, а бронебойный. Финна разорвало на две половины. Автомат «Суоми» вместе с запасным магазином ушёл в штаб бригады и забыл вернуться, нож Алексей оставил себе на память, а из остатков шинели и теплой куртки диверсанта старшина–якут изготовил эту самую сиделку.
Да, год назад под гусеницы его танков ложилась совсем другая местность – заваленная снегом и минами, промёрзшая до звона земля Карельского перешейка. Здесь за час удаётся пройти столько, сколько там зубами подтягивали под танки за несколько дней. Смуглые чернявые люди, завидев колонну, не разбегаются. Останавливаются, улыбаются, машут руками. Котовский по привычке краем глаза следит — не замахнётся ли кто, не вскинет ли винтовочный обрез. Ничего не поделаешь, такие рефлексы. Условные. Не сильно, выходит, отличается человек от собачек профессора Павлова.
Ползут навстречу рыжие холмы, тускло блестят по сторонам пятна воды, не разобрать сразу — лужи или болотца. Лесов практически нет, так, кусты. Если деревья, значит сад, скорее всего — маслины. Это добро в засоленном виде пробовали все, старшина привозил. Зелёные Алексею понравились, напомнили солёные огурцы, а черные — не пошли, слишком жирные. Глаз по привычке примечает удобные для развёртывания места и укрытия, высматривает под вялой травой овраги и промоины.
Изредка проезжают встречные грузовички. Конные повозки встречаются чаще, но больше всего на дороге тележек, запряжённых неприхотливыми осликами. Один из серых тружеников, разглядел из-под шор колонну, испугался и заорал, прижав длинные уши. Котовский привстал с брони и повернулся, проводил орущего зверя взглядом — надо же, зверь небольшой, а ревёт не хуже парохода.
После обеденного привала осмотрели технику, проверили регулировки. Удивительно, шестьдесят километров марша, а в батальоне ни один танк не сломался. Расскажи кто такое — не поверил бы. Климат им тут подходит, что ли? Пока от границы до линии Маннергейма шли, каждый танк по два-три раза чинили. Зима, конечно, морозы, но и летом на учениях маршрут прошедшей части днём легко определить по стоящим у обочин танкам, а ночью — по громкой ругани экипажей.
После привала пересекли по бетонному мосту широкую реку. Алексей заметил задранные к тучам стволы и незнакомые каски расчётов, дёрнулся нырнуть в башню, потом смекнул — греки. Удивило, что союзники не пялились дружно на проходящие танки, а продолжали смотреть за воздухом. Если все греки так службу волокут, значит, толковая у них армия. Хорошо.
Пару раз над дорогой проходили тройки самолётов — высоко, под самыми облаками. Не понять, свои или чужие. Ближе к вечеру на горизонте показались горы. Надо после ужина раскрутить Мишку на рассказы про испанскую — пусть народ послушает, да и самому не помешает. Ну, и опытом поделиться. За битого, как говорят…
До финских укреплений они добрались после долгих мытарств, потеряв множество людей и немало танков, причём мороз и болезни положили больше людей, чем минные поля и кочующие снайперы. С той поры не любит Котовский интендантов. Имей тыловые крысы чуть больше мозгов и хоть каплю совести, сколько людей сберегли бы! Когда моряки и десантура вырвали у финнов победу, большую часть тыловиков отдали под суд, за вредительство. Алексей считает — правильно сделали. Не можешь обеспечить солдат едой и обмундированием, обеспечивай промышленность древесиной. На лесоповале им, харям раскормленным, самое место.
Отмучались с предпольем, упёрлись в финскую оборону. А там — незамерзающие болота, минные поля, за ними — надолбы во много рядов, бетонные доты, прикрытые полевой и противотанковой артиллерией. Где местность позволяла, финны понастроили эскарпов в два танковых роста высотой. Кто-то в штабе армии на карте стрелки нарисовал, приказ издал, и покатились в светлое будущее стрелковые цепи и ряды лёгких танков. Иногда вместе, но чаще — порознь. И горячая кровь, и горящий танк топят под собой снег, но всё равно снега осталось больше, чем растаяло, хотя ни крови, ни танков не жалели. Когда оказалось, что войск уцелела треть, а толку — чуть, в штабах растерялись и стали думать, кто виноват.
Алексею виноватых искать нужды не было. Знал — будь на его месте Григорий Иванович, враги давно топали бы в сторону пунктов временного размещения. Колоннами и под конвоем. Не присвоенная фамилия и не ежедневная гимнастика по системе доктора Анохина делают человека героем, головой думать надо. Лёха остался в роте старшим из уцелевших командиров. Вместе с механиками копался в потрохах эвакуированных с нейтралки танков, гонял в хвост и гриву прибывающее пополнение. Свободного времени не было, на сон не хватало, но Котовский пытался придумать способ прорыва.
Пока бригады и дивизии на земле зализывали раны, оправляясь от последствий проявленного героизма, на врага навалилась авиация. Это было страшно — дрожал разодранный сотнями винтов воздух, тонны бомб поставили на дыбы всю грязь ближайшего болота. Потери среди зимовавших там лягушек наверняка были страшные. По какой-то причине одна из эскадрилий СБ накрыла бомбами кусок минного поля перед финскими укреплениями, прихватив часть противотанкового рва — немного, всего несколько метров, но Котовский понял — оно, и метнулся к комбату.
Через полчаса комбриг пошарил биноклем по переднему краю, расправил пышные усы, машинально поискал на боку рукоять шашки, не нашёл, расстроился и сказал:
— Пробуй, Котовский. Под мою ответственность.
В роте на тот момент имелось шесть боеспособных Т-26, ещё удалось привести в относительно рабочее состояние приблудный химический танк первых выпусков. Пронырливый Тингеев сумел добыть в промороженном тылу несколько бочек огнесмеси.