В тени сгоревшего кипариса.

В тени сгоревшего кипариса

Не срослось, не сложилось, не было.

Ничего водой не снесло.

Нет о том ни были, ни небыли:

На пустом быльё не росло.

Не рождённые, не любившие,

Не имевшие вовсе судеб,

Чем дышали они, не бывшие,

Никогда не жившие люди?

Шум прибоя почти не слышен — берег моря виден, но достаточно далек. Плеск и шорох волн заглушают гудение бесчисленных мух, карканье ворон и пронзительные вопли чаек. Тихо потрескивает остывающий двигатель. Звучит греческая и русская речь, иногда в эту мелодию вплетаются лающие фразы на немецком — не всех фрицев перемешали с грунтом танковые гусеницы. Запахи моря и пыли забивает кислая тротиловая вонь, густо замешанная на «ароматах» бензина и горелой краски.

Вечер. Закатное солнце делает тени гуще и длинней. Тень кипариса, перебитого прямым попаданием снаряда, косо лежит на башне танка. Гусеницы боевой машины по самый верх тележек подвески зарылись в обломки серого десантного планера. Красная пятиконечная звезда на бортовой броне мирно уживается с нанесённой на башню белой восьмиконечной родственницей. Одно крыло планера уцелело и задралось вверх. Намалёванный на нём чёрный крест щедро присыпан пылью, но ещё вполне различим.

На башне сидит танкист — чумазый и уставший. Он сдвинул на затылок ребристый шлем и устало, не торопясь, курит. Медленно выпускает из ноздрей табачный дым и смотрит на море. Там, за проливом, воды которого из-за обилия якорных мин местами напоминают суп с фрикадельками, его заждались. И он обязательно вернётся, потому что привык возвращать долги. Нынешняя победа — всего лишь щедрый задаток.