Дело в том, что Мустафа сорок лет тому назад зарыл под этой кучей навоза целых полсотни эмирских золотых монет. С тех пор он каждые десять лет раскапывает богатство: убедится, что золото цело, и опять закопает. Монеты зарыты довольно глубоко, да еще навозная куча сверху, не сразу доберешься. Они достались Мустафе от его отца, Хамракула, а тому от его отца, Нуркула, и вот уже сорок лет лежат в земле. Странное бывает чувство у Мустафы, когда он думает о золотых монетах, ведь их некому продать, если даже раскопаешь, не возьмут. Тридцать лет назад он вручил две монеты арабу Узаку, а тот дал взамен верблюда. Но Мустафа так и не научился обращаться с верблюдом, пришлось продать его колхозу. Остальные монеты, теперь уже, считай, сорок восемь, все еще покоятся в земле — у Мустафы и без них достаточно денег. Но, что ни говори, золото есть золото, а человек устроен так, что его лихорадит от одного только названия золота, то ли страх, то ли жадность, не поймешь. Стоит кому-нибудь повнимательней посмотреть на кучу навоза, и Мустафе сразу становится не по себе. Нет, он не боится, что золото отберут, пускай забирают, не велика беда, но ведь после всего начнут таскать повсюду, расспрашивать, откуда да почему. Попробуй докажи, как оно у тебя оказалось, хорошо, если поверят, а коли нет!.. Что тогда делать? Ведь тебе не семнадцать, а все семьдесят, пора уже присматривать клочок земли поближе к предкам…

Занятый этими мыслями, Мустафа даже не заметил, как приехал Назар Махдум. Оглянулся, когда просигналили снизу, и увидел, что Назар Махдум уже поднимается к нему по узкой тропинке. Сын его, как всегда, сидел на берегу пруда под горбатеньким старым талом и терпеливо ждал возвращения отца.

Мустафа встал, весь испачканный навозом, и, опершись на черенок лопаты, стал дожидаться Назара Махдума. Наконец тот подошел к нему, остановился и чуть выжидательно посмотрел. С тех пор как его городской сын сделался начальником и сам Назар Махдум начал разъезжать в его желтой машине, он больше уже не здоровался первым. И на этот раз было так — он дождался, пока Мустафа его поприветствовал, затем важно обошел вокруг навозной кучи, остановился, снисходительно оглядел испачканную одежду Мустафы и только потом раскрыл рот:

— Здравствуйте, Мустафа, здравствуйте… Работаете, значит?

— Да вот… — ответил Мустафа, смущенно глядя на свои грязные руки. — Работаю… Таппи делаю…

— А я хочу купить коня, — сказал Назар Махдум. — Пришел заказать вам потники.

Мустафа знал, что Назар Махдум боится лошадей с тех еще времен, как упал с гнедого жеребца, и уж наверняка не купит лошадь, и поэтому легко согласился:

— Вы сперва купите, а что до седла, так это мы сделаем за два дня.

— Я просил потники, Мустафа, — сказал Назар Махдум. — Седло у меня есть. Отцовское, совсем крепкое.

Мустафа не ответил. Он уже видел отцовское седло Назара Махдума: старое и совсем не крепкое, ничем не лучше низкого калмыцкого, каким обычно седлают в Галатепе крупных ослов.

— Вы бы тут дорогу какую проложили, — сказал Назар Махдум. — Сколько я к вам ни езжу, машину внизу оставлять приходится. Ведь широкая дорога лучше, чем эта ваша тропинка?

— Конечно, широкая, она лучше, — согласился Мустафа.

— Тогда почему же вы не проложите широкую дорогу?

— Незачем, — ответил Мустафа. — Проложу, а она опять зарастет. Некому тут ходить-то по ней, наши коровы да мы со старухой…

— А Усман, ваш племянник!..

— Конечно, и Усман ходит, но все равно нас мало, дорога опять зарастет.

— Кругом одни колючки, — сказал Назар Махдум. — Могли бы убрать хоть эти верблюжьи колючки!.. Вырубите их, Мустафа, не оставляйте так, я бы на вашем месте…

— Еще рано их трогать, Махдум, — ответил Мустафа. — Они только в рост пошли, даже не зацвели еще, подожду уж, пока сахару наберутся, иначе овцы не будут есть.

— Поймите, Хасанбек не может сюда подниматься, — продолжал свое Назар Махдум. — Он всегда внизу остается стеречь машину.

— Разве у него нет шофера? — спросил Мустафа.