Шли долго, и Альбрехт Рох потерял счет минутам. Внезапно проводник остановился и, чиркнув огнивом, зажег светильник. Маленький язычок пламени беспомощно лизнул окружающий мрак. В стене зияла черная нора, напоминающая вход в гробницу. Вниз уводило несколько ступеней. Пламя светильника задергалось — слепой старец осторожно спустился вниз и, подождав спутника, задул огонь.

Коридор вел чуть под уклон, плавно сворачивал то в одну, то в другую сторону. Покатый пол, казалось, сам толкал вперед. Почти физически ощущалась гнетущая теснота каменного мешка. Но вот за поворотом что-то засерело, и в леденящей мгле подземелья вдруг дохнуло теплой влагой. Стало просторно. Потолок ушел в полутемную вышину и исчез. Коридор вывел к естественному разлому, вытянутому в узкую пустоту пещеры, по которой, точно по руслу реки, свободно мчался поток чистого теплого воздуха. Сверху слабо струился рассеянный дневной свет, с трудом пробивавшийся сюда сквозь щели, затерянные где-нибудь на склоне горы.

Королевский посол и его вожатый прошли по длинному, точно ущелье, разлому, легко двигаясь по каменистой тропе, и неожиданно очутились на берегу подземного озера, охваченного куполом громадной пещеры. Само озеро было невелико. От воды поднимался легкий пар, и над неподвижной гладью, точно причал в торговом порту, возвышалась ровная каменная терраса. Она шла по-над берегом, местами нависая над водой, местами распадаясь на широкие ступени, которые уходили прямо вглубь озера.

Повсюду на террасе ровными рядами были разложены сотни и сотни огромных плотных свитков, издали напоминавших небольшие бочонки с вином или китайским порохом. Впервые с начала сошествия в прибежище князя тьмы, слепой жрец нарушил молчание:

«Ты видишь перед собой, франк, рукопись священной Авесты — самой великой и древней книги на земле. Ни беспощадное время, ни жестокосердные деспоты, ни ненасытные завоеватели не властны над истиной, поведанной великими богами. То были прекрасные и жизнедарящие боги — не чета той нелепой, безликой силе, которой ты молишься денно и нощно».

«Напрасно смеешься, язычник, — побледнев, ответил монах, — напрасно глумишься над тем, во что верую свято и непреклонно».

Но безглазый огнепоклонник, казалось, не слушал:

«Что значит вера в сравнении со знанием? Черная безлунная ночь, затмившая ослепительный свет ясного солнца; вонючая грязь болота, пожирающая хрустальные струи горного ручья. Но вы предпочитаете тьму свету, придумываете несуществующих властителей поднебесной и от рождения до смерти молитесь пустым, никому не принадлежащим именам.

Козлобородые иудеи изобрели бога Яхве, ледяной Тибет и жаркий Цейлон поклоняются бестелесному Будде, индусы — многоликому Шиве, горбоносые арабы и высокомудрые персы избрали поводырем невежественного, больного падучей Мухаммеда, а вы, франки, не нашли ничего лучшего, как поклоняться двум палкам, сложенным в виде креста, на котором, по преданию, римляне распяли когда-то бродячего плотника Иисуса».

«Не ровняй моего бога со своими! — воскликнул Альбрехт Рох. — Ты поклоняешься огню, на котором и будешь гореть после страшного суда».

«Огонь изгоняет мрак и с ним — темные силы, — спокойно отвечал старец. — Не я берегу огонь, а он хранит меня от искушения уподобиться людям, вроде тебя. Ты видишь перед собой священные свитки. Я призван охранять знания, которые не предназначены нынешнему веку, знания, которые не способен вместить ни ты, ни я и вообще никто из живущих.

Когда-то, более тысячи лет тому назад нищий пастух Зороастр познал несколько крупиц того знания, которое сокрыто в священной Авесте, но не смог постичь в совершенстве ни единой истины, доверенной ему Ахура-Маздой. Самое большее, чего смог достичь Зороастр, — это стать пророком и поэтом.

Мириады людей, как стадо баранов, устремились за новоявленным учителем. Но поумнело ли человечество с появлением очередного мессии? Люди до тех пор будут пребывать в клоаке скотских инстинктов, пока не откроют наконец подлинный смысл собственного существования. Вот ты, франк, знаешь ли, в чем смысл твоей жизни?»

«Знаю!» — убежденно заявил монах.

«В чем же?»

«В том, чтобы праведной и богоугодной жизнью заслужить потустороннее блаженство и бессмертие!»

«Ты глуп, франк, — беззлобно засмеялся огнепоклонник, — но еще глупее то, о чем помышляешь ты и миллионы других столь же наивных невежд, которые просто не ведают, какие неисчислимые беды может принести то, о чем вы мечтаете. Люди, как заклятием, обременены незнанием, что бессмертие есть величайшее зло для живого. И как хорошо, что безумцы, подобные тебе, могут только грезить о бессмертии, не владея его тайной».

«Я заслужу бессмертие там!» — Альбрехт Рох указал перстом на прозрачные солнечные лучи, струившиеся из-под свода пещеры.

«Ты мог бы получить его здесь, но навеки проклял бы тот день и час, когда согласился бы стать бессмертным. Сойди вниз до последней ступени», — вдруг повелительным тоном приказал маг.

Еще не зная, что он замышляет, монах послушно спустился к самой воде. В лицо пахнуло теплотой парного молока и ароматом первых весенних листьев. На последней ступени, широкой, как палуба боевой галеры, возвышался огромный золотой сосуд, по форме напоминающий церковную купель и разукрашенный узором из треугольников. На дне драгоценного сосуда прозрачно-зеленым изумрудным отливом блестела густая непонятная жидкость.