Я было положил руку на выключатель, но остановился. Какая еще собака? Что происходит? В предисловии к собственному переводу на английский «Героя нашего времени» Владимир Набоков написал, что подслушивание и подглядывание — это неизбежный прием рассказчика от первого лица. Лермонтов, например, в «Герое нашего времени» употребил этот прием аж тринадцать раз. Но если в девятнадцатом веке этот трюк был нов и свеж, то в наши дни, когда писатели заглянули не только в тайные комнаты души и сердца, но и во многие другие отверстия человеческого организма, подглядывать или подслушивать должно казаться неактуальным. Но не тут-то было. Подумайте только: подслушивая, почти любой гражданин, даже и не обладающий сверхспособностями, может понимать суть разговора по нескольким словам и паре всплесков интонации, почти всегда точно знает, что говорят у него за спиной, и сам мастерски умеет навести справки о ком-то, случись такая надобность. Такие устойчивые навыки приобретаются только многовековой муштрой из поколения в поколение. Рефлекс — реакция — закрепление. А это значит, что в отношении добычи информации вся история человечества — это, в сущности, история подглядываний и подслушиваний. Короче говоря, как в водевиле: обязательно кто-то спрятался в шкаф. Я убрал руку от выключателя и присел на тумбочку в прихожей.

— Сейчас такое время, все быстро, все ноздря в ноздрю бегут, как стадо коров под гору… — Мужчина усмехнулся. — Только зазеваешься, а твою идею уже кто-то ставит на конвейер. На это я внимания давно не обращаю. Мир мыслит в одном направлении… те же российские хакеры. Вот говорят, что Россия ворует передовые технологии. Ну как Россия — Белоруссия с Украиной тоже в этом списке, потому что, ты ж знаешь, в айти мы все еще Союз. Знаешь?

Голос, который я поначалу не узнал, принадлежал Павлу Кнопкину. Сейчас, когда глаза привыкли к темноте, различался голубоватый отсвет экрана. Они с Викой говорили по скайпу. Я присел на тумбу для обуви.

— Нет, не знаю, — ответила Вика. Она тоже говорила вполголоса, и сейчас я впервые заметил, что у них с моей мамой похожи голоса.

— А так и есть. И кто-то говорит, вот, мол, я родину предал, набираю украинцев и россиян. Ганьба! Знаешь, что это «ганьба»? Позор по-белорусски. Что за бред вообще? Ребята, как предал, какая еще ганьба? Мы все в советских вузах учились. Даже те, кто после девяносто первого родился. Все равно это советская система образования. И кто где ворует, если из наших вузов самые передовые специалисты выходят? Кто у кого ворует? Кто кого предает? И вообще, в Белоруссии столько айтишников нет, сколько и каких мне для фирмы надо. Гораздо удобнее работать, когда в фирме только два корпоративных языка — английский для клиента и русский — для общения внутри команды. Это так экономит время, ты даже не представляешь! У меня же ребята — одни из лучших, заметила?

— Заметила. Хорошие ребята. А кто говорит, что ты родину предал?

Паша вздохнул:

— Ну кто говорит… Говорят. Пишут вон в газетах.

— Я так и не могу до Сашки дозвониться, — посетовала Вика.

— Наверное, телефон потерял, — предположил Кнопкин, а я, ощупав карманы, с удивлением обнаружил, что он прав.

Павел молчал около минуты, прежде чем заговорил снова:

— Не переживай, Анатоль уже отзвонился. Александр едет к тебе на такси.

В этот момент в моей голове пронеслись три разные, никак не связанные между собой мысли. Первое — интересно, когда они успели перейти на «ты»? Второе — всей фирме известно о моих похоронах и чудесном воскресении. Третье — Вике придется еще немного поволноваться за меня, потому что выйти сейчас будет не самым правильным решением.

В отношении Паши речевое портретирование снова давало новый результат. В этот раз речь айти-директора казалась гладкой, никаких «мазков» и перескоков, как в первый его приезд к нам, никакого театрального фейерверка, как на митинге с коллегами. Он снова гэкал, но не так заметно, как в те моменты, когда говорил на публику. Зато сейчас я отчетливо слышал мелодику его речи с мягкими плавными переходами тона, немного напевную, с нехарактерным для русского и белорусского языков поднятием тона в конце предложения. Мы не заметили этой особенности раньше из-за пресловутой домашней интернет-точки, которая искажала не только изображение, но и звук. К тому же в частном общении и при выступлении на публике акцент у Павла проявлялся по-разному. Выступая на большую аудиторию, он, видимо, слишком увлекался содержанием речи и думал в основном о том, как удерживать внимание, поэтому переставал контролировать себя и акцент проявлялся сильнее. «Не умеет общаться», — такой диагноз поставила ему Вика при первой встрече. Куда там! Чуть ли не впервые она ошиблась практически на все сто.

Говорил Паша негромким голосом, спокойно, даже монотонно, как будто мотал нить на веретено.

— Ты сам даешь интервью? — поинтересовалась Виктория.

— Нет, как видишь, за меня это охотно делают другие.

— Я тут много что нашла.

— Не сомневаюсь.

— Есть очень веселые заголовочки.