«Прекрасно, – потер руки Свиридов, его плохое настроение мгновенно улетучилось, – все складывается как нельзя лучше. Драгоценности останутся у меня. При помощи княгинь старого дипломата расколем как орех. Банда Лютого, терроризирующего губернию, из-за которого меня постоянно сношают в губревкоме, будет уничтожена. И Москва будет довольна…»
Размышляя об открывающихся перспективах, он надел кожанку, перетянулся портупеей с маузером и вышел во внутренний двор, чтобы проследить за сборами.
– Ну вот все и завертелось. – Михаил взвел курок револьвера и, безо всяких эмоций и напутственных слов, выстрелил в затылок Курносова.
Саша Блюм, в этот момент отсоединявший телефонный аппарат от сброшенного с опоры провода линии Харьков – Люботино, только качнул головой; и непонятно было, что он этим хотел выразить – одобрение или порицание.
– Евгений, заводи машину, – продолжил Михаил. – Максимум через час чекисты покинут Харьков. Два часа до Люботина, два – обратно, час разборок на месте; у нас будет фора в пять-шесть часов. Еще раз повторяю: что бы ни случилось, не терять головы, не поднимать шума, стрелять только в крайнем случае.
Уже светало, когда по пустынной улице к зданию харьковской Чека подъехал легковой открытый автомобиль, за рулем которого сидел одетый в черную кожу Саша Блюм. На заднем сиденье находился Лопатин, с кровоподтеками на лице, с коркой засохшей крови на разорванной студенческой тужурке, со связанными за спиной руками. Его охранял Михаил с наганом в руке, одетый в свою же летную кожаную куртку и кожаную фуражку с красной звездой. Подъехав к воротам, Блюм предъявил документы сотрудников транспортного отдела ВЧК. Затем машина въехала через открытые ворота словно вымершего двора и остановилась возле главного входа. Михаил, грубо подтолкнув в спину связанного «студента», гаркнул:
– Пошел, гад.
Он вышел из машины и, продолжая подталкивать Женю, вместе с Блюмом скрылся в здании. Дежурившему у входа красноармейцу Михаил бросил:
– Вызови коменданта, контру привезли.
Сонный белобрысый красноармеец, захлопав белесыми ресницами, заявил, что коменданта нет, что почти все под утро выехали ловить банду Лютого, и остался только дежурный и охрана. Вышедший из канцелярии дежурный увидел Лопатина и, просмотрев сопроводительные документы, расплылся, блеснув золотой фиксой, в подлой улыбочке:
– Попался, голубчик. Папашку его ночью шлепнули, а тут и младший Лопатин пожаловали. Товарищ Свиридов очень хотел тебя видеть… Ну ничего, вечером Петр Сергеевич приедет, он и поговорит с тобой, а разговаривать он ох как умеет…
Михаил, увидев побледневшее и напрягшееся лицо Жени, демонстративно приставил револьвер к его спине, чтобы он сгоряча не удавил эту гниду, и произнес:
– Ну ладно, товарищ, время не ждет – распишись в получении арестованного и давай помоги спровадить эту контру в камеру: он очень опасен.
Чекист снизу вверх оглядел громадного арестанта и, встретившись с ним взглядом, согласно кивнул головой.
Курносов ни в чем не солгал. Да он и не смог бы солгать, поскольку перекрестный допрос Михаил вел профессионально, да еще с применением болевого прессинга. Действительно, оба охранника, один – на лестнице у спуска в подвал, другой – внизу у запертой решетки, отделявшей коридор с камерами от лестничной площадки, находились в пределах видимости.
По разработанному плану, Блюм остановился возле первого охранника с вопросом:
– Огоньку не найдется?
И стал доставать кисет.
Дежурный, не обращая на это внимания, сопровождал арестованного вместе с Михаилом. Стоящий внизу надзиратель, увидев подходящую к нему группу людей, вынул ключи и начал отпирать решетку. Щелчок замка слился с двумя глухими стуками и еле слышным хрустом позвонков.
Не успевший ничего понять чекист оказался в громадных руках Жени, который, прикрыв ему рот, прошептал на ухо: