Слушая его с подозрением и даже с неприязнью, Думилёва пожала жесткую широкую ладонь Ватюшкова. По-мужски, крепко и уверенно. А он ощутил не женскую твердость ее руки.

Когда она по-деловому провела его к себе в кабинет, он смекнул, что разговор будет серьезным и конфиденциальным. У Евгении было заведено, если беседа предполагала быть дружеской и ничего незначащей по содержанию, тогда она проводила гостей в одну из своих комнат. Но если появлялись какие-то секреты или другие серьезные вещи, то разговор проводился в кабинете, в деловой обстановке.

Показала ему на один из стульев и села сама за стол в рабочее кресло, откатив его немного назад и закинув ногу на ногу. На этот раз на ней был черный брючный костюм, который однозначно делал из нее каменно-твердый мужской монолит. Если бы на верхней губе у нее были усы, ее вполне можно было бы принять за мужчину.

Хорошо зная, как Евгения не любила, когда в ее кабинете гости делали что-то не так, как требовала она, Андрей сел на тот стул, на который указала Думилёва.

Привычным движением пальцев она поправила стрелку на брюках и подала голос:

— Что это ты сегодня так сильно разговорился? Длинные монологи закатываешь!

Андрей, правда, не заметил за собой, чтобы он был избыточно разговорчив, но раз на это обратила внимание Евгения, значит, он действительно перегнул палку. И прикусил язык, буркнув в оправдание:

— Как всегда, Евгения, как всегда. Тебе это показалось.

— Когда мне кажется, я обычно крещусь, Андрюша! — коротко и сухо сказала она, голос был неприветливым и настораживал.

Ватюшков закинул одну ногу на другую.

Она неодобрительно посмотрела на это. Не любила, когда перед нею в этом кабинете так фамильярничали. Ее кабинет не располагал к такому поведению посетителей.

Между тем, всегда стараясь подчеркнуть свою независимость, Андрей не упускал случая использовать всякий удобный момент. Тем более что сейчас в кабинете они были вдвоем, и он не видел причин, почему они должны говорить не на равных и почему она должна возвышаться над ним.

Да, она ни с кем не допускала панибратства, но и он никогда не допускал этого со своими подручными. Однако здесь был совсем иной случай. Здесь, считал он, сидели старинные приятели, делить которым было нечего. Разве что Еву, но и ту они уже сумели поделить, и каждый вполне был удовлетворен тем, что досталось именно ему.

Но совсем не так думала Евгения. Она слегка повернула кресло в сторону и неожиданно для Ватюшкова резко задала вопрос, который поставил его в тупик:

— Что же ты натворил, дурак?! — ее глаза были непримиримыми, враждебными, голосовые связки дребезжали, голос бил наотмашь. — Где я еще найду такого управляемого Главного режиссера?! Такого на горизонте больше нет! Я его выпестовала, а ты разом все поломал! Ты же, дурак, для Евы гадость устроил! Кто еще сможет тащить ее вверх, кроме Дорчакова?! Нет больше таких в этом театре!

Андрея подбросило на месте. Ведь она почти повторяла его недавние слова, только с той разницей, что взваливала вину на него. Интуитивно он почувствовал ловушку для себя. Захлебнулся возмущенно:

— Я за Еву любому глотку порву! Любого Главрежа, которого ты изберешь, заставлю работать на нее, через колено сломаю, четвертую, если будет надо для дела! — И, натыкаясь на холодный взгляд, исказив лицо гримасой, охрипшим вдруг голосом вытолкнул из себя. — Но не я это сделал, Евгения, не я! Сука я рваная буду, если хоть одну букву соврал!

По-прежнему смотря недоверчиво, она молчала. Знала его, как облупленного, видела насквозь. И сейчас читала по выражению его лица, что он хрипел ей искренне. Похоже, на этот раз, подозрения ее ошибочны. Не он. Но кто тогда? Кто? Другого варианта у нее не было. И это ее не устраивало.

Уловив изменение в ее настрое, Андрей другим тоном дополнил:

— Не глупи, Евгения, ты давно меня знаешь, мои привычки тебе известны, не моя это пакость, не моя! — передохнул, и в голосе появилась обычная жесткость. — Корозов это! Больше некому! Я уверен!