Между четвертым и пятым уроками я встречаю в туалете обеих Рейчел. Они красят губы и выглядят очень собранными.
Полгода назад я казалась одной из тех, кто бродит по шоссе, – потерянной и, пожалуй, не совсем нормальной. Теперь я чувствую, что нашла свою дорогу, но не знаю, куда она ведет.
Впервые после маминой смерти я заплакала под конец приема после похорон. Почти все разошлись, но осталось несколько женщин. Они рассматривали журнал с фотографией моей матери. Я незамеченной подкралась к ним, чтобы взглянуть на страницу, которую они обсуждали. Там был снимок девочки моего возраста, одетой в короткие шорты и что-то, напоминающее спортивный бюстгальтер от-кутюр. Они возмущались, и одна из них произнесла с нескрываемым осуждением:
– Не представляю себе мать, которая выпустила бы свою дочь из дома в чем-то подобном.
Я никогда в своей жизни не напивалась, но думаю, мои ощущения в тот момент были похожими. Мне показалось, что тело неожиданно стало очень тяжелым, и я медленно опустилась на пол за диваном. Кто-то позвал этих женщин из кухни, и они собрались уходить. Я ощутила резкую боль в животе, как будто меня ударили. Было так больно, что я не могла дышать. Все перед глазами поплыло, и слезы потекли ручьем. Через некоторое время в комнату зашла Рейчел-один. Она села рядом, не пытаясь ко мне прикоснуться.
– Знаешь, что самое грустное? Твоя мама была такая прикольная, она не походила на обычную маму, понимаешь. А моя больше напоминает робота.
Оставим это на совести Рейчел-один. Где-то глубоко в душе она неплохой человек, но ее нарциссизм поражает.
– Она была мамой. Моей мамой, – ответила я.
Я еще несколько раз всхлипнула. Рейчел села поудобнее. Потом поправила свои браслеты, затем волосы.
– Ну ладно, увидимся в школе.
Она собралась уходить и протянула свою наманикюренную руку, чтобы помочь мне встать. Рейчел первой из класса начала носить серьги, пользоваться блеском для губ и мелировать волосы. Грустно, если это все, к чему ты стремишься в жизни. Эта мысль вновь заставила меня заплакать. Рейчел помогла мне встать. Все в комнате: диван, цветок в кадке, колышущиеся на сквозняке шторы – теперь выглядело по-другому. В этом доме больше не было мамы.
Отец ушел наверх, Тайл давно уже уехал с бабушкой, и в доме кроме нас – никого. В голове крутились обрывки мыслей, но одно воспоминание – возможно, самое первое – ясно стояло перед глазами. Это был мой шестой день рождения. Все ждали, когда же я попробую торт – на самом деле пирог – и у меня внезапно дрогнула рука. Знаете, бывает, что тело действует само, независимо от твоих желаний. Я уронила кусок вишневого пирога на белую блузку – разумеется, на мне была белая блузка – и остановилась как застигнутый врасплох зверь. Все, включая родителей, едва сдерживались, чтобы не расхохотаться, а мне казалось, время остановилось и моя голова вот-вот взорвется от стыда. И тут мама схватила начинку пирога и размазала ее по платью. Мне тут же стало намного легче, и прежде чем я поняла, что происходит, все гости пытались измазать друг друга пирогом. Да, сейчас, когда я это рассказываю, событие походит на сцену из тупой комедии, но на самом деле все выглядело не так. Мама всегда находила способ разрешить сложную ситуацию, пусть и не совсем обычный. Она всегда прикрывала мне спину и защищала, как львица своего детеныша.
И вот я осталась одна в комнате, где повсюду валялись смятые салфетки и стояли грязные стаканы. Я взяла один. Судя по запаху, в нем был скотч. Не знаю, зачем говорят, будто алкоголь заглушает боль. Мне он только обжег горло и захотелось почистить зубы. И все-таки я была готова хвататься за все. За все, что могло бы вернуть меня в тот день, когда мне исполнилось шесть лет, и худшее, что могло произойти, – испачкать одежду вишневым пирогом.
Рейчел-один окидывает меня высокомерным взглядом и выгоняет всех из туалета. Хорошо, что на мне сегодня голубое платье. Неприятно в этом признаваться, но я скучала по ней.
– Это Марк Джейкобс? – спрашивает она.
– Да.
– Как ты?
Ты не могла задать мне тот же вопрос на похоронах?
– Нормально.
– Выглядишь намного лучше.