Пока дежурный офицер разыскивал второго пилота и ныряльщика-спасателя и контролировал заправку горючим одного из вертолетов, Шарп быстро принял душ, натянул летный костюм, записал координаты, сообщенные британским пилотом, сунул плитку шоколада и жевательную резинку в карманы и побежал по бетонированной площадке к ожидавшему его вертолету.

Взлетая с аэродрома Киндли и делая вираж, чтобы взять курс на север, Маркус Шарп впервые за многие недели почувствовал себя живым. Он воспрянул духом. Пульс стал более четким, появился интерес; перед ним была цель, требующая сосредоточенного внимания. Что-то происходило, не что-то большое, не то, что он назвал бы действием. Но это что-то все же было лучше, чем бездеятельное уныние, которое стало его повседневной жизнью.

Может быть, думал Шарп, корректируя курс на северо-запад, может быть, они действительно отыщут кого-то в море, кого-то в опасности. Может быть, им даже придется совершить что-то... для разнообразия.

Проблема Шарпа заключалась не только в том, что ему было скучно. Она была более сложной, значительно более сложной, чем просто скука. Его преследовало странное, неоформившееся ощущение, что он умирает, но не физически, а как-то по-другому, менее ощутимо. Ему всегда были нужны приключения, он заигрывал с опасностью, лучше всего ощущал себя, когда в жизни начинались перемены, чувствовал, что не может выжить без них. И жизнь всегда давала ему достаточно пиши для такого существования.

Вербовщик военно-морского флота в штате Мичиган понял потребность Шарпа в активной жизни и сыграл на этом. Перед ним стоял паренек, который сломал себе обе ноги — одну на лыжах, другую на параплане — и тем не менее продолжал увлекаться обоими видами спорта; профессиональный ныряльщик со скубой с четырнадцатилетнего, возраста, героем которого был не Жак-Ив Кусто, а Питер Гимбел — человек, сделавший первые подводные фильмы о больших белых акулах и об останках лайнера «Андреа Дориа». Шарп мечтал построить сверхлегкий самолет и пересечь на нем страну. Беспокойный искатель, стремлением которого было утвердить себя в жизни не путем накопления состояния, но путем испытания пределов своих возможностей. В психологическом тесте военно-морского флота, рассчитанном на определение характера, он назвал трех людей, которыми восхищался: Эрнест Хемингуэй, Теодор Рузвельт и Джеймс Бонд — «потому, что они были деятелями, а не наблюдателями, они именно прожили свои жизни» (Шарп заметил, что, подобно ему самому, на флоте не особенно отделяли реальность от выдумки).

Вербовщик убедил Маркуса, что флот предоставит ему возможность делать то, что другие люди могут только надеяться делать, и то случайно, во время отпуска. Он мог выбирать свою специальность, регулярно менять ее, «выполнять свой контракт» на море и в небе, и в то же время — между прочим — внести свой вклад в оборону страны.

Шарп подписал контракт еще до окончания школы и в июне 1983 года поступил в офицерскую школу в Ньюпорте, Род-Айленд.

Первые несколько лет соответствовали всем его ожиданиям. Он стал экспертом по подводным подрывным работам, получил квалификацию пилота вертолета. Он отслужил срок службы на море и на самом деле участвовал в сражении, в Панаме. Когда умственное развитие догнало развитие тела и у Маркуса появились взрослые интересы, он провел год в Галифаксе, изучая метеорологию и океанографию.

Жизнь для Шарпа была богатой, разнообразной и доставляла удовольствие.

Но в последние полтора года разнообразие и удовольствие перестали приносить удовлетворение.

Часть его проблемы, он понимал это, заключалась в нежелании стать лицом к лицу с призраком превращения во взрослого. Ему было двадцать девять лет, и он не особенно задумывался о тридцати и, безусловно, не боялся этого возраста еще несколько месяцев тому назад, до тех пор, пока не было отклонено его заявление о поступлении в военно-морские элитные десантные части, действующие на море, на земле и в воздухе. В части, где существовала большая степень риска и предъявлялись строгие требования к здоровью, Шарп уже не подходил по возрасту.

Но в основе его неудовлетворенности лежал случай, близкий к трагедии настолько, насколько Маркус Шарп когда-либо понимал это слово.

Он влюбился в служащую компании «Юнайтед эйрлайнз», лыжницу и ныряльщицу со скубой. Где только они не были вместе! Они были молоды, и жизнь казалась вечной. Возможно, они вступили бы в брак, но это не представлялось необходимостью. Они жили настоящим и ради настоящего.

Но однажды, в сентябре 1989 года, они плавали с аквалангом у пляжа на севере Квинсленда. Они слышали обычные предупреждения об опасных животных, но это их не беспокоило. Молодым людям и раньше приходилось плавать среди акул, скатов и барракуд, они могли позаботиться о себе. Море для них не было миром, полным опасности, оно было миром приключений и открытий.

Они встретили проплывающую мимо черепаху и последовали за ней, пытаясь не отставать от животного. Черепаха замедлила движение и открыла рот, как будто собираясь что-то съесть, хотя молодые люди вокруг ничего съедобного не видели. Они подплыли к животному, зачарованные его изяществом и свободой движения в воде.

Карен протянула руку, чтобы погладить панцирь черепахи, и на глазах у Шарпа девушку внезапно охватили конвульсии, она выгнула спину и начала царапать грудь. Мундштук дыхательной трубки выскользнул у нее изо рта. Глаза широко раскрылись, и она завизжала, раздирая руками собственное тело.

Шарп схватил девушку, вытащил на поверхность и пытался заставить говорить, но она была способна только визжать.

К тому времени, когда Маркус добрался с Карен до берега, девушка была мертва.

Черепаха кормилась морскими осами, медузами, практически невидимыми в воде колониями нематоцитов — настолько ядовитых, что прикосновение к ним способно остановить человеческое сердце. Так и случилось.

После похорон Карен, состоявшихся в Индиане, когда горе Шарпа начало утихать, он обнаружил, что занят мрачными мыслями, мыслями о случайности судьбы. Жизнь не может быть несправедливой или неблагоприятной — Шарп никогда не думал, что жизнь благоприятна или неблагоприятна, она просто есть, и все. Но судьба, она — непостоянна. И люди не бессмертны, ничто на земле не может быть вечным.