Отвязывая последние крепления плота, Гриффин почувствовал странное удовлетворение. Он не впал в панику. Он действовал четко, так, как следовало, — методично, рационально, тщательно продумывая все детали.
«Действуй в том же духе, — сказал он сам себе. — Действуй в том же духе. И может быть, у тебя есть шанс».
Пришла Элизабет. Она принесла в пластиковом пакете судовые бумаги, паспорта и деньги, а в другой руке — аварийный радиомаяк — красный ящик, покрытый желтым пластиком, с выдвижной антенной на одном конце.
Палуба уже заливалась водой, им было нетрудно столкнуть плот через низкие перила в море. Гриффин удерживал плот одной рукой, а другой помогал жене спуститься с яхты. Когда Элизабет уселась на носу плота, он сам сошел с палубы «Северанс» и опустился на корму. Сел, включил радиомаяк, вытянул антенну и закрепил устройство в эластичном креплении одной из секций плота.
Северо-западный ветер был свежим, а плот легким, поэтому он быстро отошел от поврежденного судна.
Гриффин взял Элизабет за руку, они безмолвно наблюдали за идущей ко дну яхтой. Черный силуэт «Северанс» выделялся на фоне звезд. Корма еще больше опустилась, медленно скрылась под водой. Затем внезапно нос поднялся, как вставшая на дыбы лошадь, и плавно погрузился в пучину. Огромные пузыри выскочили на поверхность воды и глухо разорвались.
Гриффин проговорил:
— Господи...
3
Оно было настороже, оно пребывало в таком состоянии уже некоторое время, и его рецепторы получали сигналы о растущей опасности.
Что-то большое приближалось сверху, откуда всегда появлялся его враг. Животное чувствовало, как вытесняется огромное количество воды, чувствовало перемещение волн давления.
Оно приготовилось защищаться. Химические механизмы заработали во всем громадном теле, посылая топливо в массу плоти. Хроматофоры[8] внутри плоти воспламенились, и окраска животного из темно-бордовой превратилась в более светлую, яркую, красную. Не кроваво-красную, потому что кровь его была так пропитана гемоцианином[9], что фактически была зеленого цвета, а в алую, предназначенную природой исключительно для устрашения.
Животное подтянуло и насторожило два своих самых длинных, подобных бичам щупальца, затем повернулось спиной вниз, чтобы смотреть в том направлении, откуда приближался враг.
В нем не было чувства страха, оно не думало о бегстве.
Но оно находилось в замешательстве, потому что сигналы, идущие от его врага, казались необычными. Не было ускорения, не было агрессии. И главное, не было обычных звуков, указывающих, что враг производит эхолокацию, — никакого щелканья или писка.
То, что приближалось, вначале двигалось беспорядочно, а затем — без остановки — под углом вниз.
Что бы это ни было, оно прошло мимо и продолжало двигаться вглубь, оставляя след странных звуков. Скрипов и треска. Мертвых звуков.
Окраска твари изменилась опять, ее щупальца расслабились и раскрутились по воде.
Случайное течение подняло животное на расстояние ста футов от поверхности, и его глаза вобрали мерцающие блики серебра звезд. Так как свет мог означать добычу, тварь позволила себе подняться в направлении его источника. Когда животное было в двадцати футах от поверхности и на его движении начало отражаться волнение наверху, оно почувствовало что-то новое — нарушение, препятствие в свободном течении воды, перемещающееся вместе с водой, но не движущееся самостоятельно, плывущее по течению, держащееся на поверхности воды, но не являющееся частью ее.
Теперь существом управляли два импульса: импульс убить и импульс насытиться. Голод взял верх, голод, который становился все более и более острым по мере того, как животное тщетно искало добычу в глубинах моря. Когда-то голод был простым намеком, сигналом кормиться, и существо реагировало на него по заведенному порядку — кормилось, когда желало того. Но теперь пища была предметом охоты, потому что добыча стала редкостью.