Кудым выгнал за ворота скотину, пригладил руками крепкие седые усы:

— Стало быть, с утра выбирай укромные местечки, там, где лоза и осина, а когда солнце пригреет, гони их на гору, чтоб свежим ветром обдувало.

— Еще как обдует… — бросил на ходу Вовка.

Кудым закрыл за собой калитку, покряхтел и пошел разбрасывать навоз. Вовку разобрало любопытство, и он незаметно заглянул в окно. И будто серпом скосило его: сквозь стекло, прямо на него, смотрел Гавриил. Казалось, деду паклей заткнули рот: «святой» так уплетал брынзу, аж глаза на лоб лезли.

— Куда лезешь, жлобина! — стегнул кнутом козу, которая взобралась на изгородь и жадно обдирала листья и кору с молодой вербы. — Ишь Кудымово отродье! За день не набьешь свое брюхо?..

Козы побежали под гору к селу. Копытца их оставляли в грязи глубокие следы. Пахло кислым молоком и стойлом. Не спеша Вовка шагал за стадом, и в его голове навязчиво вертелось: «Ой Кудым, Кудым… Ой Кудым, раз-Кудым…» Он искал такие слова, чтобы складно было и чтобы стало ясно, почему у Кудыма такое толстое брюхо. Но стихи, как нарочно, не выходили. Разве что: «Кудым — дым…» А ну, что получится:

И дальше не шло: «Молока… три вершка… Нет, не годится!» Вот у Дыни, словно из волшебного ларца, так и сыплются шутки-прибаутки, и все ладные, и все к месту. А у Вовки язык, что ли, суконный — ничего путного не выходит.

На горе, откуда видно Ингул и всю Мартыновку, Вовка скомандовал: «Стойте, рогатые-бородатые!» — и побежал к бугорку, над которым торчало перевернутое ведро без дна. Вовка толкнул ногой ведро-дымоход — и вниз посыпалась земля. В норе-лачуге, слышно было, кто-то закопошился.

— Мишка, вставай! Царство небесное проспишь.

Из норы выполз сонный, помятый Мишка. Он долго продирал глаза, поеживался, приходил в себя. Зеленый, какой-то жалкий, он стоял пошатываясь, выбирая из чубчика прилипшую солому.

— Давай, давай скорей! — И Вовка потянул его, полусонного, на улицу.

Погнали «войско» к Ингулу.

Женщины выводили Марусек или Дуняшек, и стадо тощих коз пополнялось. Мода на коз пошла от Кудыма. Это он первый узнал, что за мешок ячменя или овса в Долинской можно выменять, как говорили, «вдовью корову». Выходит, был в запасе у него хлеб, потому что привел он на веревке три козы с приплодом. За Кудымом и другие односельчане, те, кто припрятал на огороде немного зерна, брали мешок и шли на станцию. Все-таки во дворе скотиной пахнет, и смотришь — детям стакан молока.

У Троянов никаких запасов не было. И Вовка нанялся к Кудыму, чтобы заработать к осени на козу. Женщины обещали пастуху разное: кто валенки, кто курицу, если заведется. Яценко обещал крольчиху, Деркачиха — полотна на рубашку. Дыня пристроил к Вовке голодного Цыганчука: пускай и он, сирота, на хлеб заработает…

Пастухи подобрали Чирву, Аврамову Белку и уже хотели было повернуть к мосту, как вдруг увидели что-то странное.

Напротив землянки Аврама, где раньше была кузница, собралась толпа женщин. Кто с лопатой, кто с вилами. На работу собираются, что ли?

Женщины окружили Вовкину мать. Трояниха, по-мужски расставив ноги, клепала тяпку. Бьет молотком по ржавой наковальне, колода-подставка вздрагивает и входит во влажную землю.

Что они задумали?

Вот к толпе направляется вездесущая тетка Анисья. Встала в стороне, согнулась и, прикрыв лицо рукой от солнца, начала:

— Ой, бабоньки, не трогайте землю. Не трогайте, говорю: ей-богу, она стреляет. Что того железа, оружия, пороху в земле — живого места нет! Рассказывал человек, он у Кудыма сейчас: возьми клок соломы, подожги и брось куда вздумается — ударит, да так, что и костей не соберешь. Дай бог эту войну в сто лет выхаркать…