Михаил Сергеевич быстро изучил мой листок и снова обратил своё внимание на содержимое папки. Заняло у него это минут пять — за это время мы с Аллой как раз расправились с мороженым и в блаженстве откинулись на спинки стульев.

— Негусто, — подвел старик итог. — Я надеялся, что ты вспомнишь больше.

— Почти четверть — это нормально, — парировал я. — Не всем свойственно влипать в историю.

Он улыбнулся.

— Это ты точно заметил — такое действительно дано не всем… вот, помню… хотя ладно, не сейчас, — оборвал он самого себя. — А ты готов кого-то из этих людей… скажем, выделить?

«Смотря для чего». Это просто просилось на язык, но решил, как выражался Валентин, не юродствовать. В принципе, в списке имелась пара членов ГКЧП — Бакланов, который сейчас работает министром общего машиностроения, и Павлов, будущий премьер-министром СССР и лицо знаменитой «павловской» реформы 1991 года. Чем он занимается сейчас, я не знал — в газетах, которые я читал, про него ничего не было, хотя другие Павловы попадались. Но раз он попал в этот список, то его во властных структурах знают, примечают и планируют к повышению. Для меня этот Павлов был личностью сомнительной — правительство он возглавлял несколько месяцев, и я подозревал, что в тех обстоятельствах действовать иначе было нельзя.

Аналогичная ситуация была и с Баклановым — я просто не знал, как к нему относиться. Инкриминировать участие в ГКЧП? Я склонялся к мысли, что этот путч был такой наивной попыткой сохранения Союза, а это означало, что члены комитета были идеалистами, слегка попутавшими берега. Впрочем, Пуго это не помешало застрелиться — верный своим идеалам, он поставил на кон свою честь и жизнь. Но остальные прожили достаточно длинные жизни, а когда померли — ни у кого не нашлось про них худого слова, хотя в августе 1991-го их как только не склоняли.

Но их нерешительность — последнее, что сейчас нужно стране, поэтому выделять именно их я не торопился. Все остальные лица тоже мне не нравились — говорить хорошо про Шеварнадзе или Алиева я не стал бы даже под угрозой расстрела, Назарбаева — как и любых других будущих среднеазиатских царьков — ненавидел тихой ненавистью. Ну а Гайдара-внука, тоже попавшего в эту папку, я закапывал с особым тщанием — ещё одна именная денежная реформа, проведенная этим наследником революционного деда в 1992 году, окончательно похоронила шансы моих родителей хоть как-то пристроить накопленные трудовые тысячи.

Я покачал головой.

— Нет, никого, — ответил я. — Но отмечу, что список слишком странный, что есть, то есть. Можете внести это замечание в протокол… если он ведется.

Михаил Сергеевич улыбнулся.

— Нет, никаких протоколов, у нас неофициальная встреча, — сказал он и внезапно сменил тему: — Алла, я слышал, что ты хорошо знаешь немецкий язык. Это так?

— Да… у меня одни «пятерки» по нему, даже по разговорному курсу.

Было видно, что Алла слегка растерялась. Пока мы обсуждали совсекретную папку, она сидела тише воды, ниже травы — и, кажется, опасалась, что её действительно могут выгнать из комнаты; она же не знала, что я этого не допущу. Но и интерес старика к её академическим успехам ей польстил.

— Замечательно, — одобрительно сказал Михаил Сергеевич. — Один мой знакомый как раз ищет человека ваших талантов, ему необходимо перевести одну статью с немецкого на русский, а ещё две — с русского на немецкий. Возьмешься?

— Не знаю… надо посмотреть, на какую тему… — Алла заколебалась. — Возможно, там есть какие-то особые термины, а я всё-таки пока только третий курс заканчиваю.

— Он уверял меня, что статьи не тематические, а, так сказать, общего направления. По каким-то причинам он не хочет проводить их официально, через свою организацию… но готов заплатить хороший гонорар. Не хочешь ознакомиться?

Алла посмотрела на меня — и я кивнул в ответ. Подработка — это то, что ей сейчас надо, чтобы отвлечься от дурных мыслей в голове. А заодно попробовать себя в качестве профессионального переводчика.

— Да, давайте посмотрим.

Михаил Сергеевич встал, мы поднялись вслед за ним.