Почему, почему так давит? Почему высасывает – до полного опустошения? Ведь – добились всего, чего хотели…

Он знал, что это неправда. По крайней мере, для него лично. Он хотел вернуться в то, что было раньше. А этого сделать не удалось, не удается и не удастся никогда. Как утерянный рай, вспоминалась тесная двухкомнатная квартирка (трех, смеялись офицеры, есть еще и тещина комната – и тыкали пальцем в большой стенной шкаф), опрятная кухонька, вся выложенная кафелем, розовые занавески с оборочками: Маша любила такие… и сама Маша, маленькая, немножко нескладная, необыкновенно живая и веселая, несмотря на всяческие свои болезни, и дочки-близняшки (а непохожие – рыженькая и беленькая, худенькая и полненькая) Вика и Глашка, но Глашка – не Глафира, а Глория… сваляли дурака, конечно, нашли ребенку имечко, намучается… а может, и нет: Глория Александровна – звучит ведь…

Этого не будет никогда.

Он застонал почти вслух. Умом он понимал свое состояние: безумное напряжение внезапно спало – и, как у быстро вытащенного водолаза, начинается своеобразная кессонная болезнь… Вася, можешь не всплывать, корабль все равно тонет, – вспомнился анекдот. Адлерберга передернуло: он представил себя на месте этого Васи. Темная вода кругом, холод, черные волосы водорослей… Сейчас в шланг вместо воздуха хлынет вода…

Так оно и есть, вдруг понял он. Никуда не деться…

Глеб обещал помочь перевезти семьи. А Тиунов подтвердил, что они действительно были там, дома – и вернулись обратно, и это не так сложно, хотя и чудно. Но верить в это – не получалось почему-то. Люди с такими серыми глазами и такими желваками за скулами легко могут врать. Врать – и при этом смотреть в глаза своими серыми глазами, и – будешь верить…

– Товарищ майор, разрешите обратиться!

– Обращайтесь.

Прапорщик с запоминающейся фамилией Черноморец замялся.

– Такое дело, товарищ майор… Тут гражданочка одна – не хочет выселяться. Как бы сказать…

– Быстро и коротко. Что значит не хочет? Кто ее спрашивает?

– Да, товарищ майор… и я за нее прошу. Позвольте остаться.

– Что? Что вы сказали, товарищ прапорщик?

– Такое дело… вроде как любовь у нас, значит… Ну и – не хочет теперь в отлучку. Может, можно оставить?

– Любовь, значит…

Адлерберг хотел что-то сказать, но вдруг ослепительной лиловой вспышкой – звездой! – погасило прапорщика, а следом – и весь остальной свет. Уау! – взвизгнуло в ушах.

Тесаный камень тротуара метнулся в лицо, но рука сама взлетела и подсунула себя под удар, и ноги подогнулись – то ли прятаться, то ли прыгать…