— Это — доктор! — сказала тогда фармацевт громко и внятно, как говорят с глухими и иностранцами, улыбнулась окровавленному интеркому и встала рядом с мужем. — Док-тор! — повторила она по слогам. — А я — про-ви-зор! Фармацевт, стаж тридцать два года!
Коробочка в бурых пятнах щелкнула и замолчала. Фармацевт глядела в нее с застывшей улыбкой, словно пришла фотографироваться на паспорт. Или на доску почета, подумала вдруг чиновница, идиоты, идиоты, и-ди-о-ты. Она не смеялась уже больше суток, хотя нет, она не смеялась вообще-то гораздо дольше, почему? Почему она не смеялась? И как же, господи, как у нее чесалось под брюками.
— К стене отошли все, — наконец сказала коробочка скучно.
Пятеро ополченцев, которые и так стояли уже от нее как могли дальше, у самого выхода, после реплики этой попытались отступить еще, и все пятеро, разумеется, увидела чиновница, по-прежнему держали в руках фонари. Фармацевт взяла мужа за руку и тоже оттащила назад, и на пятачке перед камерой осталась теперь только клетчатая сумка на колесиках. Внутренняя дверь зашипела, отъехала в сторону, и в проеме показался майор, непыльный уже и строгий. Он умылся, почистил костюм и смотрел с полковничьей или даже нет — с генеральской равнодушной ленцой. Разве волосы только еще у него не просохли и влажно блестели, расчесанные на пробор.
— Вы, двое, — сюда, — позвал он.
Шура, кажется, прямо стоя упал в обморок и не шевелился.
— Ой, минуточку подождите буквально, — сказала его жена, вытащила из кармана помаду и, не глядя, быстро накрасила губы. Видно было, что и на обмершем Шуре она тоже хотела что-то поправить, но удержалась и в этот раз даже его не толкнула. Он пошел за ней сам, как если б его вели на веревке.
Майор посторонился и пропустил их, а затем быстро и с удовольствием заступил чиновнице дорогу и взглянул на нее снизу вверх. Не взглянул даже — оглядел, снизу доверху, растягивая приятный момент. Был он очень в эту минуту собою доволен.
— Молодец, — сказал он. — А теперь айтишника. И еще там по списку кто у тебя? Ты тетрадку свою подбери, пригодится. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 01:28
— Ну куда ты крутишь, левей бери! Левей, говорю, еще! Еще! — ревел бригадир и лупил по будке озоновского фургона ладонью. — Лёха, крикни ему, он не слышит там, что ли?
Лёха крикнул; из кабины фургона в ответ тоже донесся какой-то неразборчивый крик, однако левее фургон не поехал и спустя мгновение с треском воткнулся в зад курносой маленькой Хонде. На асфальт посыпался пластик, габариты у Хонды погасли, сразу стало темнее. Из кабины фургона высунулся юный бородач и с упреком посмотрел на толкавших.
— Ты куда прямо едешь, мудень, говорят тебе, а ты прямо, вбок надо было! — заорал бригадир. От натуги и ярости он слегка посинел. — Щас назад его надо и дрочить всё по новой!
— А зачем так быстро толкали! — воинственно отвечал бородач из кабины, и при этих его словах несчастная Хонда покатилась вдруг сама по себе и тоже во что-то ударилась — уже не было видно, потому что и передняя фара погасла.
— Ты чего, на ручник ее не поставил? — спросил Патриот, тоже мокрый, как все, но не синий, а огненно-красный. — Ты водить умеешь вообще?
Бородач насупился и молчал.
— Так а хули за руль-то лезешь тогда! — бригадир рванул дверцу. — Вылазь!
— Нет ключей, — задыхаясь, сказала Саша. — Я везде тут уже посмотрела. Может, надо подальше сходить, ну где-то же будут...
— Нет, не надо подальше, — сказал Митя. — Из подальше мы сюда не проедем.
Хонда сдвинулась недостаточно. И фургон тоже сдвинулся недостаточно, его некуда было двигать. Ничего тут было толком не сдвинуть — три шеренги машин без ключей, половина с заблокированными колесами. Незнакомец с разбитым лицом подходил уже, наверное, к двери. Мы ее все равно откроем, с вами или без вас, вспомнил Митя и улыбку — странную, неприятную. У вас дочь там, у вас дочь.
— Да проедем! — прорычал бригадир. — Рулить только надо не жопой!