— Наззад! Все на шаг отошли!
Строчки снова запрыгали, галки кончились. В задних рядах, похоже, начиналась драка, передний совсем развалился. Теплотехник и лысый товаровед одинаково пахли носками и по́том, сироп и хлорка тоже перемешались — с ружейной смазкой, чернилами и луком, но сильнее и громче всего звучала фасоль, жирная фасоль в томате и сырое мясо, и никакого шага было уже недостаточно. Фасоль проникла везде, залезла к ней в уши и в рот, текла по спине, пропитала страницы блокнота.
— Коляда! Шемякин! Алиева!
Наверное, нужно было отдать какой-то приказ, чтоб все замолчали и отошли. Прекратить безобразный бардак, вернуть контроль. На этот случай тоже был, разумеется, план, как и на все остальное. Четкий, согласованный протокол, и если бы не мигрень, которая походила уже на инсульт, она вспомнила бы какой. Но пенопласт скрипел, визжал и рвался у нее в голове, и на одну или две коротких минуты, даже не на две — всего на одну она забыла о протоколе, и о приказе, и кому его следует отдавать. Зависла и перестала думать, а помнила только про ненавистный блокнот, который зачем-то надо было долистать до конца.
— Шайхутдинов!
И в эту-то самую минуту слабости, в этот самый трудный из всех, откровенно неудачный момент она и услышала голос, который нужен был меньше всего. Поверх бухгалтершиного визга и воплей истерички из Пежо, виноватого бормотания теплотехника Красовского, поверх бессмысленных имен и фамилий, которые даже сама она в общем гаме не различала, и гадкий этот голос ударил ей прямо в темя, как если б раздался откуда-то с потолка:
— Ребят, да чего вы слушаете-то ее, она же все врет! Вообще всю дорогу, да елки, чего вы опять-то ей верите? — Беглый убийца полицейских с расквашенной мордой, которому надо было все-таки прострелить голову еще там, возле баррикады, снова стоял на капоте Майбаха и показывал на нее грязным пальцем. — А ключик вчера еще в кармане у ней лежал, между прочим, сказала она кому-нибудь про него? Чего ж она вчера-то молчала про все, целый день нам мозги крутила? Хорош уже слушать ее вообще, так считаю! Да, ребят?
Вот тут чиновница в синем и насквозь теперь мокром костюме испытала наконец свежую, отрезвляющую ярость, подробно представила себе черную дырку посреди этого наглого лба, между наглых глаз, и даже ее мигрень будто бы на мгновение отступила.
— Вы террорист, — сказала она психопату с чужой кровью на рубашке и чуть не засмеялась, оттого что вот он стоит, наконец, где и должен, попался и никуда теперь не денется. — Вы преступник, вы человека убили. Полдня людей в заложниках продержали. Вы даже права не имеете обращаться сейчас к этим людям. Вам надо сидеть в тюрьме, а по законам военного времени... — Тут она поймала взгляд рябого своего помощника и собралась наконец кивнуть. Отдать запоздавший приказ и вернуть все на рельсы.
— А я так считаю, хорош нам вранину всякую слушать! — заорал провокатор и ловко скатился с капота вниз, за бронированный борт, и крик свой продолжил уже оттуда. — Наврали уже вагон! Проверить надо сначала, чего там за дверью реально и сколько там влезет народу! Пускай открывают, мы сами посмотрим!
— Все правильно, пусть нам покажут! — немедленно влезла истеричка из Пежо. — Своими глазами посмотрим, имеем право! И решать будем сами!
— Да может, там правда хоромы! — подхватили сзади.
— Не может быть маленькое такое, как это — маленькое делать такое, что никто не поместится!
— Наззад! На место вернулись все!
— Ну ясно ж уже, она тупо делиться не хочет! Самим чтоб на дольше хватило!
Разбитая морда мелькнула за Майбахом и снова пропала, но это было уже неважно. Толпа выходила из берегов, и все перепутались — химик-эколог с дочерью и горбоносый профессор, теплотехник Красовский, дачница в шортах и Тимохина с паспортом и кричали одновременно.
— Тебе, что ль, построили, сука! Людям построили!
Прямо перед собой чиновница в синем увидела немолодое бухгалтершино лицо, перекошенное и красное, подумала про маленький тамбур у себя за спиной, тесный, как консервная банка, и сделала шаг назад. Всего один малодушный шаг, потому что ее минута слабости, оказывается, все еще длилась. И левым плечом толкнула рыжего водителя автобуса. Не толкнула даже — задела, зацепила легонько.
Но водителю маршрута № 867, который границу боли давно перешел, находился уже в своем персональном аду и стоял зажмурясь, случайный этот толчок показался намеренным ударом, продолжением прочих его страданий. Он стукнулся затылком о стену, охнул и так же случайно потянул на себя цевье помповика. Помпа издала неожиданно громкий звук — красивый сочный щелчок, как в полицейских фильмах. Но услышал его в общем гвалте всего один человек — рябой мужик с кобурами под пиджаком, который обернулся, в первый раз посмотрел водителю автобуса прямо в глаза и крикнул:
— Курок не трогай! — и лицо у него стало совсем белое, еще белее, чем раньше. — Палец с курка! Всем стоять, блядь! — заорал он потом остальным ополченцам, хотя было не очень понятно зачем, потому что стояли они и так уже целый час и бежать им отсюда теперь было некуда, разве что назад в поганую дверь, за которой их тоже ждали одни только неприятности.