Живописцы! Окуните ваши кисти!

Не помню, был ли Гарегин еще аспирантом МГУ или уже успел защитить кандидатскую по физике, но заняться вплотную живописью он точно решился на Воробьевых, а по тем временам еще Ленинских горах. И научиться этому делу захотел не абы как, а под гипнозом, то есть следуя самым передовым методам и технологиям современной науки.

Передовую технологию гипноза в МГУ распространял некий господин, имени которого история, во всяком случае моя, не сохранила, но который играючи набирал потенциальных Веласкесов и Рембрандтов за энный гонорар. Или Гарик не называл имя педагога-мага? Да нет, называл, конечно, называл, просто я запамятовала.

Народу пришло много, слыть художником было модно. Гипнотизер, не теряя времени даром, скоренько закодировал свою паству и начал раздавать титулы и задания. «Ты – Суриков! Суриков, Суриков, – внушил он первому кандидату в гении. – Бери краски, начинай работать», «Ты – Саврасов! Саврасов… – обнадежил второго. – Дерзай!..» Когда очередь добралась до нашего героя, оказалось, что ему уготована доля живописца Репина, Ильи Ефимовича. Брутально принуждаемый Учителем к созданию шедевров, Гарик с ужасом понял, что какими-то там «Бурлаками на Волге» или «Запорожцами, пишущими письмо султану» не обойтись. Придется браться за нечто более эпохальное. Только он ухватил было кисть, как не веря своим ушам, понял, что Мастер охмуряет еще одного из учеников: «Ты – Репин! Ты – Репин! Ты! Репин!» Ну, согласитесь, кто бы такое стерпел? Только тот, кто вульгарнейшим образом и вправду впал в гипнотический транс, и ему что Репин, что Петров-Водкин – все по барабану, все – трын-трава! Вот и малюют незнамо что. Но он-то, Гарегин Тосунян, не таков! Его никакой гипноз не берет, он все под контролем держит и глупостям не поддается.

– Прошу прощения, – твердо сказал мэтру Гарик, – но Репин – это я!

– Да, – замогильным голосом ответствовал еще не раскусивший моего братца и не сразу сообразивший что к чему Учитель, – Ты Репин, Репин, Репин! Работай!

И вернулся к сопернику моего брата:

– И ты – Репин, Репин, Репин!

Думаю, особо интриговать дальше не стоит. Многие уже и так поняли, чем закончилось сие приключение. Моего кузена – Фому неверующего – быстро вывели из аудитории и очистили ряды гипнотизируемых от сомнительного субъекта, которого никакая зараза, даже гипнотическая, не взяла.

…Мы сидели рядком в гостиной на улице Правды и хохотали от души. Гарик, очнувшийся после «показательного гипноза», был в ударе, премьерствовал с размахом, разыгрывал в лицах сцену своего изгнания и сам же давился от смеха. Отсмеялся, помолчал и с досадой заявил: «Ну и черт с ними, больше я туда ни ногой! Лучше куплю себе фортепиано и стану играть вальсы Шопена… Давно собирался!»

И – купил. И – выучился. А что тут такого?

О встречах «по знакомству»

Я с детства была очень спортивной девочкой и бегала наперегонки с дворовыми ребятишками, да так резво, что мало кто мог меня догнать, а уж тем более обогнать. Неслась как ветер. Еще будучи крохой-шестилеткой ухитрилась победить в каких-то детских районных соревнованиях по бегу на дистанцию 60 метров. С тех самых пор – и с легкой руки взрослого соседского мальчика Лени – во дворе меня все шутливо величали исключительно по имени-отчеству: «Ирина Сергеевна».

Школьные годы – от третьего класса до получения так называемого аттестата зрелости – прошли в городе Берлине, в той его части, которая именовалась о ту пору Берлином Восточным. В небольшом окраинном особняке на улице Waldowallee, 128, принадлежавшем редакции «Комсомольской правды», чьим собственным корреспондентом работал в те годы мой папа. Потом папу переманили «Известия», но адрес жительства у нас остался прежним.

Я очень любила берлинские зимы: они совсем не столь холодны, как московские, но вполне позволяли нам, ребятишкам, и на санках кататься, и на лыжах, и снежную бабу лепить, и в снежки сражаться. Но больше всего мы любили Рождество, которое было самым главным праздником года! Город расцветал гирляндами огней, рождественскими ярмарками (кто тогда мог представить, что именно такая ярмарка, спустя годы, в канун Рождества станет территорией кошмарной террористической атаки варваров на европейство), бесчисленными каруселями и аттракционами, шоколадными Николаусами (Weihnachtsmann) – немецкими Дедами Морозами и бесконечно вкусным лакомством, – хрустящими яблоками на палочке в ярко-красной блестящей глазури (пару лет назад я решилась вновь попробовать такие же яблоки, но восторга прежнего, увы, не ощутила). А наутро дома под елкой – подарки! Я это к тому, что так на всю жизнь и привыкла: настоящая, волшебная Рождественская ночь и Рождественская сказка – это в декабре. Хотя, если правильно посчитать, их, «Рождеств» у меня целых три: второе, армянское, отмечаю 6 января, третье, православное – 7 января. Вот так разница в календарях (юлианском и григорианском) умножает мое ощущение праздника и длит его целых две недели. Я – не против. Хотя, признаюсь, ощущение deja vu порой сильно смущает.

А в начале января мы с классом на все каникулы уезжали на лыжную базу в горы Тюрингии, на сборы. В школе у нас был изумительный учитель физкультуры и по совместительству папа одного из моих соучеников – Миши Дрючина. Именно благодаря нашему тренеру мы все с энтузиазмом прыгали в длину и высоту, играли в волейбол и баскетбол, а зимой бегали разные дистанции на коньках и занимались слаломом и прыжками с трамплина. Кстати, мой личный рекорд – прыжок с трехметрового трамплина привел в смятение обоих моих родителей (несмотря на папино нехилое спортивное прошлое: чемпион Грузии и Армении по вольной борьбе), приехавших нас навестить.

А вот с футболом и хоккеем не повезло: я так и не смогла постичь (даже как зритель) их прелести, драйва и того высокого азарта, восхищения и упоения, с которым смотрели матчи мои отец, брат и даже тетя Ася, утонченная актриса и сестра моей мамы – одна из немногих болельщиц, которых я наблюдала воочию.

Но… Погодите! Вспомнила! Вспомнила! К хоккею мне все-таки прислониться удалось. Боком. Нет, не в том смысле, что это «прикосновение» мне вышло боком. Прислонилась я к славе Владислава Третьяка, когда «Литературной газете», где я работала, потребовалось срочное интервью с прославленным хоккейным вратарем. Устроил встречу, как у нас в семье водится, «по знакомству», мой брат, спортивный журналист: выдал по доброте душевной телефончик. А я, договорившись с Третьяком о встрече, явилась и первым делом напомнила ему, что мы уже знакомы. Много лет. Жили в одном дворе на той самой улице Правды, к которой речь то и дело в этой книге возвращается.

Когда на летние каникулы я приезжала из своего Берлина в московский дом и каждый день каникул отдыхала (прыгала с подружками во дворе через веревочку), юный и трудолюбивый Владислав выходил из соседнего подъезда с перекинутой через плечо спортивной сумкой: спешил на очередную тренировку. Останавливался, перекидывался с нами парой-другой фраз и спешил навстречу будущим рекордам. Мы посмеялись, повспоминали, и Владислав дал мне интервью для «ЛГ».