— Свои, свои! Нас послала Тарагата! Оружие в ножны, это я, Тохмол!

— Собачий корм! Чтоб у тебя волосы внутрь росли! — прорычал Яргай. — Этак можно человека на всю жизнь заикой оставить!

— Бхард, Вимьян, Майтат? — с удивлением произнес Рутак, вглядываясь в появившиеся из-за валунов фигуры. — Вы-то здесь чего забыли?

— Тарагата посчитала нужным подстраховаться. Обидно было бы, угоди вы в последний момент в руки конного разъезда, — объяснил высокий, клювоносый гушкавар. — О, среди вас, я вижу, раненые! Пустили вам стражники кровушки?

— Не без этого. Но, можешь не сомневаться, в долгу мы не остались, — самодовольно проворчал Яргай и распорядился: — Раз уж вы тут оказались, возьмите меня с Рутаком в свою лодку, а двое пусть в нашу перейдут. Быстрей до дому доберемся.

— Вимьян, Майтат! Помогите спустить их лодку. Почему же вы без мага возвращаетесь? — поинтересовался Тохмол, причем Тартунгу показалось, что и сам он, и товарищи его ничуть не были огорчены отсутствием Тразия Пэта.

Дружно навалившись, они столкнули лодку в крохотный заливчик между валунами. Первым Афарга с Тартунгом усадили в неё зябко кутавшегося в плащ Эвриха, ставшего похожим на старого больного ворона. Потом туда забрался отчаянно клацавший зубами Кужаул. Тартунг, зайдя по пояс в воду, не давал волнам прибить её к берегу, а Вимьян с Пахитаком наперебой принялись предлагать Афарге свою помощь.

То ли нарочно, то ли случайно Вимьян притиснул к себе девушку, и тут произошло то, чего никто, кроме Тартунга, не ожидал. Зашипев, словно камень в парной, Афарга отшатнулась от гушкавара, вытянула руки с растопыренными пальцами, и Вимьян, будто получив чудовищную оплеуху, нанесенную невидимой, но мощной дланью, отлетел в сторону и шлепнулся в воду. Пенная волна накрыла его с головой, он вскочил на ноги и, отфыркиваясь и отплевываясь, бросился на обидчицу.

— Ты что, девка?! Да я тебя!..

— Прекрати! — прохрипел Эврих.

— Стой! — крикнул Тартунг, но было уже поздно. Новая затрещина, полученная Вимьяном, когда тот был шагах в пяти от девушки, швырнула его на камни. Что-то хрустнуло, екнуло у него внутри, и он, лишившись чувств, начал оседать в воду.

— Афарга! Что ты делаешь? Немедленно прекрати! — крикнул Эврих, подавшись вперед и едва не перевернув лодку. — Ты с ума сошла! Помоги Пахитаку втащить его сюда! И побереги силы для чего-нибудь более достойного, чем избиение товарищей!

— Так-так… — глубокомысленно изрек Кужаул. — Стало быть, и верно не зря вы в «Птичник» ходили.

— Догадливый! — буркнул Эврих, а Тартунг, глядя, как Майтат с Пахитаком тащат к лодке бесчувственного Вимьяна, подумал, что ежели аррант не сумеет образумить Афаргу, то жизнь их в «Доме Шайала» станет весьма разнообразной и богатой событиями.

Выслушав доклад Амаши, император изменился в лице. Поднявшись из кресла, прошелся по залу, сжимая и разжимая длинные сильные пальцы с таким видом, словно с трудом преодолевает желание вцепиться ими в горло начальника тайного сыска.

— Двенадцать стражников, говоришь, эта девка угробила? — произнес он наконец угрожающим голосом, приближаясь к креслу Душегуба, вобравшего голову в плечи и сделавшегося из-за этого здорово похожим на большую нахохлившуюся жабу. — И розыски ничего не дали?

— Пока нет, но мы приступили к ним только на рассвете, когда обнаружилось…

— Молчи! Молчи, иначе я велю шкуру с тебя содрать! Варить буду живьем, подвесив на веревке и опуская постепенно в чан с кипящей водой!.. — Кешо замолк и уставился невидящим взглядом в настенные фрески, изображавшие подвиги Агешваара, изгнавшего меорэ из Города Тысячи Храмов. — Ты, кажется, сам не понимаешь, что натворил…

— О несравненный, почему ты винишь в случившемся меня? За «Птичником» надзирает Варас, а дворцовой стражей командует Итиат. Моя же вина состоит лишь в том, что я взял на себя труд доложить тебе о случившемся.

На этот раз резкий и пронзительный голос Амаши, от которого у императора начинало порой свербеть в ушах, прозвучал глухо и сдавленно. Но вызвано ли это было страхом, ненавистью или возмущением, Кешо не понял. Да и не хотел понимать. Значение имели лишь его собственные чувства. Его гнев, ярость и возмущение, которым он должен был дать выход. Немедленно.