— Вот и я спрашиваю, почему? А они не знают! — буркнул толстяк и потопал обратно в караульню.

— Не знают так не знают, — протирая заспанные глаза, изрек Хагелон. — Веди её, Зуйлар, в двенадцатую. Дождит на улице-то? Третий день, а? Я уж думал, все, кончились воды небесные — ан нет! Как бы Гвадиара из берегов не вышла…

Эврих согласился, что да, ежели ветер с моря не уляжется, так уж наверняка нагонит волну. Что по улицам Нижнего города уже ни пройти ни проехать, а судя по тому, как у его тестя ноют кости, ненастью конца-края не видать.

«Какому тестю, что он несет?» — с раздражением подумала Афарга, дивясь спокойствию арранта. Сообразила, что речь идет о Шайале, и перестала прислушиваться к беседе, в которую не преминули включиться Зуйлар и Тартунг, причем последний действительно с любопытством вертел головой по сторонам, хотя смотреть, кроме как на массивные двери, расположенные через равные промежутки по обеим сторонам коридора, было не на что.

Тусклые светильники, массивная, потемневшая от времени деревянная лестница, запах каши, соломы и чернолиста, который используют, дабы вывести тараканов. Впечатление такое, словно они попали на постоялый двор, а не в тюрьму. Да и стражники тут хоть и мордовороты, но обленившиеся, скучающие, безразличные ко всему. Вай-ваг! Разве так она представляла себе этот «Птичник»? У тех, что внизу, хоть мечи были, у толстяка — кинжал на поясе, а эти ведут себя так, будто и впрямь трактир содержат, а не узников стерегут. Их же ребенок голыми руками передушит…

— Извольте взглянуть — двенадцатая опочивальня! — торжественно провозгласил Хагелон, после того как Зуйлар, кончив греметь ключами, распахнул перед пришедшими тяжеленную дверь. — Сено в матрасе свежее, живности никакой. Ну и прочие удобства. Зуйлар сейчас воды принесет… Эй! Ты что делаешь?!.

Тартунг ударил Зуйлара оголовьем кинжала по затылку как раз в тот момент, когда тот наклонился за бадьей. Невзрачный человечек без звука рухнул на пол, Хагелон тоже умолк, обнаружив у своего горла кинжал Эвриха.

— Тес!.. Никто не пострадает, если ты не будешь шуметь. Отведи нас в камеру Тразия Пэта, и ничего плохого с тобой не случится. — Аррант говорил тихо, но так решительно, что Афарга поверила: он в самом деле без колебаний прирежет тюремщика, хотя потом, вероятно, будет в этом сильно раскаиваться.

— Учти — лезвие кинжала смазано ядом. Ты умрешь даже от царапины, — предупредил Тартунг, вынимая из рук поверженного стражника связку ключей и передавая их Хагелону. — Веди.

Никакой борьбы чувств не отразилось на лице тюремщика. Покорно кивнув, он двинулся в дальний конец коридора, похоже, камера Тразия Пэта находилась как раз над караульной. Теперь Эврих с Тартунгом шагали по бокам и чуть сзади Хагелона, Афарга же замыкала шествие, чувствуя себя всеми забытой и никому не нужной. Роль жертвы ей удалась как нельзя лучше, но сыграть её было нетрудно, ибо очень уж невзыскательными были зрители. Что делать дальше, она не знала, и, может быть, поэтому её вновь начало знобить, глаза застлал красный туман, и зашевелился, запульсировал в груди жаркий, рвущийся наружу шар.

— Что с ним? Он болен или не в себе? — спросил Тартунг, заглядывая в смертельно бледное лицо неподвижно лежащего на сером матрасе человека.

— Смотри за Хагелоном. А ещё лучше свяжите его и заткните чем-нибудь рот, — коротко распорядился Эврих, опускаясь на колени перед ложем Тразия Пэта.

Пробежал пальцами по лицу, задержал их на шее, рванув серую, влажную от пота рубаху, положил ладони на грудь своего старинного знакомца. Чувствуя, как сдавливает горло от жалости, ненависти и горя, приподнял веки, заглянул в мутные, отсутствующие глаза. Помассировал живительные точки на груди, на запястьях, около ушей — Тразий оставался безучастным, и лишь легкое подергивание лицевых мускулов свидетельствовало о том, что тело реагирует на прикосновения. Эврих присел на матрас, обнял затылок несчастного ладонями, стараясь сконцентрироваться, чтобы передать ему хотя бы немного своих сил. Для начала совсем чуть-чуть, чтобы маг не захлебнулся в потоке чужой энергии, которую ему трудно будет усвоить, пребывая в бессознательном состоянии. Но потом… Если они намерены вытащить его отсюда, его придется буквально накачать ею.

Эврих закрыл глаза, отчетливо сознавая, что времени у него мало, чудовищно, катастрофически мало. Заставил себя забыть об этом, вызывая в памяти приемы исцеления, коим обучал его Тилорн, и полностью отрешился от окружающего мира. Вырастил, вылепил из огненных токов сил пульсирующий, жаркий шар и позволил ему начать растекаться по рукам, направляя к ладоням и дальше — к ставшим горячими кончикам пальцев.

От первого посыла тело Тразия вздрогнуло. Это было жестоко, но время поджимало, и Эврих вновь отправил волну собранной в районе груди силы по рукам, по пальцам, вгоняя в затылок распростертого на матрасе мага. Тразия тряхнуло, глаза его распахнулись, с уст сорвался жалобный стон.

«О, Боги Небесной Горы, я ведь могу убить его! — пронеслось в голове арранта. Он мгновение помедлил и сам себе ответил: — Но могу и спасти. Они же убьют наверняка!»

Он подозревал, что тюремщики будут опаивать узника дрянью, полученной из божественной хубкубавы, — как бы иначе они могли удержать мага такого уровня в заточении? — но кто бы мог подумать, что мерзавцы доведут его до такого состояния… Поистине скотского, животного, травяного…

Как это часто бывает, исполнители оказались более жестокими и неразумными, чем отдававшее приказы начальство, ибо в таком состоянии Тразий Пэт не мог даже взойти на эшафот. Убить же его можно было, не прибегая к серым кристаллам забвения…

Силы утекали из Эвриха столь стремительно, что он взмок, и вслед за тем его начала колотить крупная дрожь. Перед глазами замелькали огоньки, словно он рывком поднял слишком большой вес. Их становилось все больше и больше, по вискам заструились струйки пота, руки предательски дрожали. Он слишком хорошо знал эти симптомы, чтобы не понять, что они означают.

— Афарга, Тартунг, обнимите меня… — прохрипел аррант. Он редко прибегал к этому способу — черпать для исцеления силы из близких людей казалось ему недостойным, но сейчас был как раз такой случай, когда выбирать не приходилось. Когда человеку грозит смерть, особенно твоему другу, все ведущие к спасению пути приемлемы. Как говорят мореходы, в бурю хорош любой порт. Отравленные кинжалы ему тоже не слишком нравились, но пусть уж лучше они, чем…