— Как это ты не страшишься, что она тебя ужалит? Хотя бы перчатки какие-нибудь смастерил, — проворчал аррант, с беспокойством наблюдая за действиями змеелова.

— Этого-то как раз бояться нечего. Они кусаются, только когда видят противника, — беззаботно ответствовал Гжемп, вытаскивая ндаггу из мешка.

Держа склянку в левой руке, а голову змеи в правой, он слегка сжал её и, когда ндагга, скользнув по Эвриху холодным взглядом, раскрыла пасть, притиснул ядовитые зубы пленницы к пергаментной крышке. Ндагга издала возмущенное шипение, попробовала вывернуть голову и, не преуспев в этом, пронзила острыми зубами тонкий пергамент. Аррант с любопытством придвинулся поближе, чтобы лучше видеть, как крупные капли белого, как молоко, яда стекают на дно склянки.

— Неужто никогда тебя эти гадины не кусали? Трудно ведь не зазеваться и быть все время начеку, ежели имеешь с ними дело с раннего детства? — Эврих уже задавал этот вопрос змеелову, и тот отвечал отрицательно, но на этот раз, сунув ндаггу обратно в мешок, с усмешкой произнес:

— Конечно, кусали!

— Только не говори мне, что у тебя есть некий волшебный оберег, доставшийся тебе в наследство от отца! — взмолился аррант, заметив, что Гжемп колеблется между тем, сказать ли ему правду или же подшутить над доверчивым чужестранцем.

— Правду? Ну хорошо. В племени урару, как рассказывал мне отец, люди не боятся ни кобр, ни гадюк, ни мамб, ни даже ндагг. Еще до того, как их дети начинают ходить, им делают небольшие ранки и втирают в них сок кальялы, смешанный с высушенным ядом разных змей. Так повторяется через каждое новолуние ровно шесть раз, после чего никакие змеи становятся им уже не страшны. Помнится, однажды кобра, сбежав из ящика, укусила моего спящего отца в лицо. Он три дня ничего не видел, не мог ни говорить, ни двигать шеей, а потом все прошло. Не знаю, отделался бы он так же легко, если бы его ужалила ндагга, но, думаю, зрения бы все же не потерял.

— Так, значит, и ты… — начал пораженный его словами Эврих.

— Естественно, отец позаботился о том, чтобы я мог стать настоящим охотником на змей. — Гжемп поднялся на ноги, привесил мешок с плененной ндаггой к поясу и со вздохом добавил: — Я тоже защитил своих сыновей так, как это делают живущие в Красных песках урару, вот только вряд ли это им пригодится…

Эврих спрятал склянку с ядом в сумку, с которой не расставался во время путешествия ни на миг, потянулся к увенчанной рогаткой палке и услышал негромкое предупреждение:

— Замри! К нам пожаловала ещё одна гостья. Мы верно выбрали день, охота и впрямь будет удачной.

Когда висевший над вершинами Слоновьих гор солнечный диск переместился на запад, туда, где раскинулись земли пепонго, Гжемп заявил, что им пора возвращаться в деревню. Полдюжины упрятанных в большой мешок змей — это очень хороший улов для одного дня охоты.

— Дальше я с вами не пойду, — сообщил он Эвриху, направляя долбленку при помощи длинного шеста в протоку между низкими островами. — Лучшего места для лова мне не найти, да и хватит уже испытывать терпение Газахларовых спутников.

— Жаль. Я надеялся, что ты дойдешь с нами до подножия гор или хотя бы до Жженой долины, — разочарованно протянул аррант.

— Голубое озеро и окружающие его земли принадлежат племени ранталук, и тамошние жители не слишком жалуют чужаков. На большой отряд они напасть не посмеют, а меня, когда я буду возвращаться в Мванааке, вполне способны подстеречь, дабы сделать из моей головы очинаку. Не зря на берегу озера построена крепостица, обитатели которой, к слову сказать, могут оказаться для меня опаснее ранталуков. Достаточно им проведать о том, что я промышляю ловлей змей, и неприятностей ни мне, ни Газахлару будет не обобраться.

— А не боишься в одиночку возвращаться в столицу? Хотя ты тут, кажется, в каждой деревушке желанный гость… — Эврих поднял шест, любуясь россыпью зеленых островов, словно плывущих по течению уподобившейся небольшому озеру Уллы. В засушливые годы здесь образовывалось топкое, непроходимое болото, а в сезон дождей островки исчезали под водой, делая эти места непригодными для жилья.

Обитатели деревни, в которой Газахлар распорядился устроить дневку, ставили дома на сваи и занимались в основном охотой на птиц и рыболовством. Добывали они и крокодилов, чьи покрытые гребнями спины и чуть выступавшие из темной воды морды аррант несколько раз замечал в протоках. Мясо гигантских пресмыкающихся местные жители ели лишь в голодные годы, а шкурами расплачивались со сборщиками налогов и заезжими торговцами не часто забиравшимися сюда, поскольку по-настоящему плодородные и богатые земли лежали значительно восточное. Эврих, впрочем, полагал, что главная причина редкого появления здесь купцов заключалась в обилии мелей и порогов на Улле, делавших её непроходимой даже для мелкосидящих в воде суденышек. В отличие от Гвадиары и множества её правобережных притоков, являвшихся естественной сетью водных дорог, пронизывающей всю центральную часть империи подобно кровеносным сосудам, по Улле даже сплав леса считался делом малоприбыльным, хоть как-то оправдывающим себя лишь в нижнем её течении.

— Я столько раз бывал здесь ещё с отцом, что местные успели привыкнуть ко мне, — ответил после некоторого молчания Гжемп. — Ты верно заметил: я вез немало подарков для своих старых знакомцев, и, соблазнившись ими, какой-нибудь негодяй мог бы напасть на меня, дабы ограбить в начале пути. Но когда я буду возвращаться, единственным моим грузом будут ндагги, а уж на них-то вряд ли кто позарится. Вообще же я чувствую себя здесь в большей безопасности, нежели в Городе Тысячи Храмов. Иное дело — земли ранталуков. После Страшных времен все в их жизни перемешалось, и они, отказавшись от многих обычаев, перестали отличать добро от зла. Ну да что об этом говорить, доберешься до Голубого озера, сам все увидишь.

Истории о так называемых Страшных временах арранту приходилось слышать и прежде, хотя на жизнь обитателей Мванааке разразившийся лет двадцать пять — тридцать назад на юге Мономатаны мор почти не повлиял, и упоминали они о нем не часто. Пострадали от него в основном скотоводы Красной степи, которую после морового поветрия стали называть Красной пустыней или Красными песками.

Бедствие это началось с небывалой засухи, после чего непонятная болезнь принялась косить скот, а затем и людей. Мор уничтожал целые племена, заставляя другие сниматься с насиженных мест и откочевывать на север. Уцелевшие, но лишившиеся скота — основного своего достояния и чуть ли не единственного средства пропитания люди, вторгаясь на земли соседей, вынуждены были вступать с ними в кровопролитные стычки, и чем дальше на юг продвигался отряд Газахлара, тем чаще Эврих слышал о Страшных временах — периоде, длившемся без малого десять лет и весьма способствовавшем тому, что император Бульдонэ почти без боя расширил границы Мавуно до Полуденного моря. Невиданный доселе мор ослабил военную мощь южных народов, так что имперские войска, по существу, не встретили сопротивления на своем пути. Справедливости ради надо отметить, что пользы им от захваченных, обезлюдевших земель было не много. После мора, поразившего буйволов, антилоп, коров, лошадей, ослов, коз, овец и прочих травоядных, катастрофически расплодились шакалы, гиены и грифы, поедавшие трупы людей и животных. Когда мор пошел на спад, огромные стаи пожирателей падали начали нападать на чудом уцелевшие стада и скотоводов, и лишь Великому Духу ведомо, чем бы все это кончилось, если бы болезнь в конце концов не перекинулась на охотников за мертвечиной, в результате чего Красная степь и вовсе опустела.