Сестра ушла на кухню, послышалось гудение микроволновки. Я поднялся, сел на своем стареньком, немного продавленном посредине диванчике, покосился на измятую, перекрученную постель. Глянул на часы — половина пятого. То ли ночь, то ли утро… Странная пора. Неуютная какая-то, неудобная.
Моя, а раньше — наша общая с сестрой, комната была залита мягким светом от плафона лампы накаливания. Люминесцентных, так называемых «экономных» ламп я не любил за искусственность, ненатуральность света: словно она и светит ярко, да все равно как-то темно в помещении — знакомо? Вот поэтому я и вкручивал в двойной плафон две разные лампы: одну — накаливания, другую — «экономку». Сестра, зная мой вкус, включила именно «мою» лампу, и я ей был благодарен за такую незначительную, но — заботу обо мне. С тех пор как я вернулся в семью, она пыталась как можно больше окружить меня уютом и вниманием, оградить от всяких неудобств, словно оправдываясь за то…
На кухне дзынькнуло.
— Леш, иди пить, — позвала сестра. — Или тебе принести?
…словно оправдываясь за то, что не уберегла маму.
Я встал, всунув ноги в недавно купленные сестрой для меня тапочки. Такие, знаете ли, серо-коричневые, солидно выглядящие, но не совсем удобные — слишком солидно-размеренные, что ли, с каким-то непонятного вида бизоном, неизвестно для чего нашитым сверху. Такие тапки обязаны носить отцы семейства, вальяжно вытягивать в них ноги, читая газету в священном «папином кресле». Еще к таким полагается носить халат — тяжелый, махровый, обязательно синего или коричневого цвета.
— Не люблю халаты… — пробурчал я, шлепая в направлении кухни.
— Что ты там говоришь? — отозвалась сестра. — Так ты идешь?
Я зашел на кухню, поморщился от яркого света: сестра настаивала на том, что на кухне должно быть светло. Я, в принципе, тоже был такого мнения, но иллюминация, установленная сестренкой, устыдила бы прожектор противовоздушной обороны.
— Печенье будешь? — Сестра хлопнула дверцей шкафчика, зашуршала кульком. — Овсяное, как ты любишь.
— Давай, — я уселся за стол, пододвинул дымящуюся кружку — молоко уже покрылось пенкой. — Люсь, ты иди спать, тебе ж на работу…
— Да смысла нет уже, — сестра села напротив меня, оперлась щекой о кулачок. — На полчаса ложиться — толку нет: проворочаюсь только…
Я посмотрел на ее уставшее, нервное лицо. На сжатые в нитку губы… Тяжело ей. И зачем ей так рано на работу? Дурацкий распорядок дня на этой ее фирме! И от меня какая помощь?
— Слушай, может — отгул возьмешь? Ну сходим, там, куда-нибудь, на природе погуляем, потом можно в кино…
Сестра пожала плечами, в глазах мелькнуло сомнение.
— Не знаю… в отделе работы много. Директор рвет и мечет — поставки срываются, я же говорила…
— Вот директор пусть и мечет! — преувеличенно бодро сказал я. — А мы — давай? — на мотороллер и…
— Нет, — Люська встала, — я лучше пойду, поработаю. Не хочу отдел бросать в самую запарку. Давай на выходных лучше куда-то съездим, а? И печенье — ешь, а то ты его только крошишь.
Я проводил взглядом сестру, допил молоко, ощущая, как горячая струя проходит по пищеводу в желудок, смахнул крошки так и не съеденного печенья обратно в пакет — хорошо — Люська не видела!
— Леш, ты бы сегодня на базарчик за картошкой сходил! — крикнула от зеркала в коридоре сестра. — Там даже на борщ не осталось! А не хочешь — не ходи: я чего-нибудь в супермаркете по дороге с работы прикуплю… Обойдемся на сегодня.