И Санта знает, что это худшее, что может сделать (ведь нельзя прятать львенка от львицы), но она опускает руку на его макушку. За что получает самый страшный в своей жизни взгляд. Но он не пугает так, как то, что в голове потихоньку складывается…

Вслед за Альбиной в спальню заходит Данила. Он не спешит. И злости не источает. Просто трет лоб. Смотрит вниз. Туда, где Даня…

– Зацьот, дядь Дань!

Пытается улыбнуться в ответ на детский комментарий, когда женщинам – не до улыбок.

– Ребенка моего отпустила.

Голос Альбины – откровенно пугает.

– Успокойся, Альбина…

И предупреждение Данилы на неё не действует. Она делает шаг к Санте, маленький Данила сильнее сжимает её ногу.

– Дань, мы домой идем. Отпусти зачетную тетю. Это игрушка для большого Данечки. Поверь, машинки лучше…

Она умудряется сыпать оскорблениями, даже разговаривая с собственным ребенком. Но и это не злит.

Ничего не злит, потому что наконец-то всё понятно. Очевидно даже.

Понимая, что у неё есть максимум пара секунд, чтобы окончательно убедиться, Санта снимает детскую руку, сжимает в своей, оборачивается и присаживается на колени.

Так, что лицо мальчика – напротив её лица. Так, что смотреть можно во все глаза.

И пусть на них против воли выступают слезы – их легко смахнуть и всё равно смотреть…

– Ребенка отпусти, я сказала. Ты мне его пугаешь, дурище!

Пальцы Альбины вжимаются в маленькое плечико в клетчатой рубашке.

Её саму за локоть придерживает Чернов.

– Это ты его привела, Аль. Успокойся. Поздно…

Он взывает к разуму, но разумом в Альбине и не пахнет.

А в Санте как дыра образовалась.