Странными мне показались его речи, но вызнавать ничего более я не решилась. С виду ведун, может, и неказист, да кто знает, какая в нём сила сокрыта? Шевельнёт пальцем, да в букашку меня превратит, а потом на один ноготь положит, да другим придавит. От волнения не знала я, куда смотреть, да и ноги затекать начали. Глаза Вайлеха, напоминавшие предгрозовое небо, насквозь прожигали меня. Словно поняв раздумья мои, похлопал он по ближайшей подушке ладонью и предложил:
— Присядь, если угодно. В ногах правды нет.
— А где она есть? — зачем-то спросила я.
— Это такая поговорка, очень древняя, — объяснил Вайлех.
— Не слышала, — призналась я. — Значит, вы и впрямь — колдун? Знаете тайные ритуалы, слышите Эхо? Мне всегда было интересно, о чём говорят мёртвые. Им, наверняка, ведомо гораздо больше, чем нам, живущим. Так моя матушка говорит.
— Мёртвые ещё глупее живых. Их мозги давно черви сожрали, им думать нечем. Некоторые тайны мне известны, да толку тебе от них будет не много. А Эхо… что ж, его мне слыхать доводилось и довольно часто. Уверяю тебя, удовольствие это крайне сомнительное. Как если пытаться понять книгу по отдельным словам, списанным с разных страниц. Ну, колдун я или не колдун, не знаю. Когда-то меня считали своего рода магом. Я мог проникать в самую суть любого человека и узнавать, о чём тот думает. Мог любому продлить жизнь, даже сделать её вечной.
— Вечная жизнь?! — не поверила я.
— Не такое это уж великое благо, как все полагают, — не разделил моего восторга Вайлех. — Особенно, когда не можешь прекратить эту жизнь. Видишь вон ту шкатулку? В ней заключены все мои секреты. Когда-нибудь я уничтожу её содержимое и навсегда покину этот мир. Но покуда есть те, кто нуждается в моих мудрых советах, и не верит хорошим, я остаюсь.
— Значит, вы… бессмертны? — закрыв рукой рот, в ужасе зашептала я.
Молодая была, легко обману поддавалась. А чужак таким убедительным выглядел, что не на миг не усомнилась я в лжи его. Да только теперь-то думаю: не повредился ли он умом? Или того хуже: сказками своими кошельки честных граждан развязывать приспособился. Впрочем, хоть молвили о нём разное, но даже те, кто старался обходить стороной его хатку и самого ведуна, признавали: есть у Вайлеха дар и дар не малый. Я же никому и никогда не рассказывала о той первой встрече, накрепко похоронив воспоминания о ней глубоко внутри. Мы проговорили совсем недолго, но наружу я вышла с больной головой и только одним желанием — никогда больше на своём пути с Вайлехом не пересекаться. Его умные, но лишённые и тени чувства глаза ещё несколько лун преследовали меня во сне. А в ушах звучали слова:
Стежок ложится рядом со стежком, игла снуёт туда-сюда, только успевай подправлять ткань. За те четыре года я научилась кроить и обмётывать в совершенстве. Жена Мирдара, Илана родила ему двух дочерей, и, хотя князь продолжал грезить о наследнике, но все знали — престол перейдёт к среднему Родимовичу. Верёвкой толстою, цепями нерушимого долга перед собой и всем княжеством связал Мирдар своих братьев. Но если младшего растили в строгости и никуда дальше границ столицы не посылали, то Османт стал во главе княжеского войска. Кажется, почти всё время, что мы были с возлюбленным моим вместе, прошло в его ожидании. Он пропадал в походах, которые с каждым летом становились всё длиннее и длиннее. Но даже тяжело раненым, потерявшим половину своих людей, он непременно возвращался и звал меня к себе. И эти мимолётные свидания были дороже всего на свете. Пока мои подружки справляли свадьбы, мне оставалось ждать и верить, что однажды Птица смилостивится над нами.
Крепкой рукой держал Сартию князь Мирдар, а ещё крепче — семью свою. Никому за малейшую провинность спуску не давал. Но больше любого наказания боялся Османт, что навсегда отвернётся от него старший брат. Стоило ему заговорить о князе, и голос любимого менялся. Было в нём и обожание непомерное, и досада. Всё казалось Османту будто Мирдар больше жалует приёмыша, чем его. И правда: не обделён был тот ласкою. Как любимую канарейку, держал при себе князь младшего брата. Всюду, куда бы ни отправлялся старший Родимович, рядом обязательно маячила его светлая голова.
Никто не мог ничего дурного о приёмыше сказать. Все отмечали, какой он ласковый, да с простым народом приветливый. Щедро раздавал он монеты бездомным, не отказывался просьб никаких выслушать. Принял он меня, как сестру свою, и во всём помогать обязался. Я же в ответ обожала его безмерно, но по-дружески. Часто, пока Османт в очередном походе пропадал, младший княжич был единственным, кто тоску мою мог немного излечить. Не знавший крови, не видевший мира, оставался он по духу сущим ребёнком. Лёгок на подъём, на любую забаву готовый — таков был Эритель. Не редко мы, словно трое заговорщиков, отправлялись на речку или в лес без охраны, но едва доходили до места, как младший из братьев немедленно уносился по своим делам, оставляя нас с Османтом наедине. Он один знал нашу тайну, он один берег нас от гнева княжеского и служил нам двоим верным прикрытием.
— Не могу я так больше, — в очередной раз, провожая взглядом спину Эрителя, зло шептал средний Родимович. — Пусть, что хочет, то со мной и творит, хоть в острог ссылает, но другой жены, кроме тебя, я не приму.
— Погоди, — пыталась я утихомирить любимого. — Сколько раз князь о скорой свадьбе заговаривал, да только это всё лишь пустыми словами оказывалось? Не зли его понапрасну. Лучше уж так, украдкой с тобой бывать, чем совсем тебя не видеть.
— Знаю, — шёл на попятную Османт, обнимая меня. — Только, каждый раз, когда вижу тебя с моим братцем, придушить его хочется. Он так тебе улыбается, будто, и впрямь, влюблён.
— А что, если и так? — не подумав, спросила я.
Стали льдинками глаза голубые, и любимый мой решительно промолвил:
— В таком случае, и, правда, придушу. Хоть он и не родной князю, но тот Эрителя больше кровников своих жалует. Отец меж нами никогда различий не видел. Как привёл в дом сына названного, так и воспитывал с одинаковой строгостью, ничего лишнего никому не позволяя. А сейчас Эритель в покоях княжеских ночует чаще, чем Илана. Любой совет Мирдар от него выслушивает, а меня вечно заткнуть пытается, будто я — слуга ему, а не родич. Знаю я, нет в Эрителе ни зла, ни подлости. Да только пусть не смеет больше смотреть на тебя так, иначе глаз лишится.
Испугали меня тогда слова юноши, да ничего поделать я не могла. Знала, что хоть и суров княжич, да отходит быстро. Ласкою вернула ему прежнюю улыбку, и назавтра мы о том разговоре успели позабыть. Какими бы сложными отношения меж братьями не были, они всегда мирились. И когда Османт возвращался из похода, первым к нему спешил Эритель, чтобы заключить брата в объятия, а вторым подходил к нему Мирдар. Не единожды, когда приходили тревожные вести, видела я слезы на глазах младшего княжича, а рассказы его свидетельствовали, что и князь в те дни пребывал в волнении ужасном.