Но спустя несколько часов стало ясно, что никто ничего объявлять не собирается, и полагаться придется только на себя. Обнаружили первый труп – у пожилой женщины, видимо, было плохо с сердцем. Ее отнесли в туннель. Среди перепуганных людей нашлись более хладнокровные, которые принялись потихоньку принимать решения и отдавать приказы. У кого случайно оказалась с собой еда – сложили в одну кучу, потом попытались поделить на всех. Нашлись, впрочем, и такие, кто не желал делиться. Когда в туннеле обнаружился туалет, где была вода, люди наперебой стали предлагать способы очистки подручными средствами.

Ланка во всей этой суете не участвовала – лежала на руках у Михаила, даже не плакала, только смотрела сухими глазами перед собой. Михаил тихонько баюкал ее. Раз уж так вышло, он готов был принять то, что случилось, лишь бы вместе с Ланкой. Он сразу почему-то понял, что это всерьез и надолго. И смирился. Но душа ныла – неужели это все? Ему ведь только двадцать четыре – несправедливо. Неужели всему конец – вольному ветру, яркому солнцу, зеленой листве, свету, радости? Неужели остаток дней придется провести под землей? Да и каков он будет, этот остаток? Сколько они протянут здесь – без еды, без самого необходимого?

Спустя пару голодных дней уже нашлись добровольцы, чтобы отправиться в подвальный этаж за продуктами, и в подсобке обнаружились несколько комплектов химзы. Добытчики принесли в основном консервы, крупы, макароны, чай, овощи, фрукты – объяснили, что многие продукты испортились, вонь стоит страшная. Впрочем, кое-какую колбасу и сыр захватили тоже, посчитав, что их еще можно рискнуть употребить в пищу – после обжарки. Сущим спасением стала лапша быстрого приготовления, но ее было не так уж и много, даже не хватило на всех. Принесли и воду в пятилитровых канистрах. Воодушевленные успехом, мужчины пообещали потом еще порыться в подсобке магазина. Тут же развели костры, в принесенных из соседнего отсека кастрюлях закипело варево. На еду люди набросились с жадностью, хотя сначала им раздали небольшие порции и предупредили, что после голодовки объедаться вредно. Но потом пожилой мужчина схватился за живот, скорчился.

– Есть врачи? – крикнул в толпу один из командиров.

Михаил нехотя поднялся, оставив Ланку, подошел, попытался осмотреть несчастного.

– Заворот кишок, похоже, – сморщившись от собственного бессилия, сказал он.

– И что делать?

– Ничего. Разве что обезболивающего дать. И попробовать сделать клизму. Может, я ошибся и само пройдет.

Выделили одну из комнат под лазарет. Но несмотря на принятые меры, мужчина к вечеру скончался. Известие об этом было воспринято остальными как-то даже равнодушно. Однако возникла мысль собрать все лекарства, какие найдутся у людей, в лазарете. Нашлось, впрочем, немного.

Спустя несколько дней умерли еще люди, а Михаил заметил, что Ланку тошнит. У нее пучками лезли волосы. Она все время лежала. Он чуть ли не силой заставлял ее встать и немного пройтись, чтобы размяться. К тому времени народу на Киевской стало меньше – несколько десятков человек ушло по туннелям на другие станции. Впрочем, и с соседних станций некоторые приходили к ним – после первого шока люди стали интересоваться происходящим вокруг. А Михаилу было безразлично, где находиться. Он нянчился с Ланкой и как мог, помогал остальным. Заботы помогали ему отвлечься от жутких мыслей о том, что с ним будет, когда она умрет. Видно, не стоило ей пить ту воду. Позже наладили ее очистку, но в первый момент никто об этом не подумал, и наверняка вода была сущей отравой.

Он пытался кормить ее насильно, отдавал свою порцию, но она отворачивалась. Как он сможет жить без нее? Он все перенес – и гибель мира, и потерю родителей, но ее смерть его доконает. Ее лицо осунулось, тусклые волосы слиплись, ей было, видно, уже безразлично, как она выглядит. Михаил старался держать себя в руках, говорил с ней наигранно-бодрым голосом, и лишь когда она не могла его видеть, с лица его сползала натянутая улыбка.

Он потерял счет дням, тем более что на станции день переходил в ночь почти незаметно. Постепенно организовали освещение благодаря генератору. Вроде бы жизнь налаживалась, но какая же убогая. И Ланка, как ни странно, еще держалась, хотя ее иной раз прямо-таки наизнанку выворачивало, и люди брезгливо сторонились ее. Михаилу стоило большого труда убедить остальных, что сестра не заразна, что, скорее всего, она схватила дозу. Но у него-то подобных симптомов не наблюдалось – может, ему просто меньше досталось той водицы?

Люди, раньше старавшиеся сбиться в кучу, теперь, придя в себя, как могли отгораживались друг от друга – хоть ширмой, хоть занавеской. Кажется, в это время и появились на станции первые палатки, счастливые обладатели которых могли наслаждаться подобием уюта и уединения. Михаилу как врачу тоже выделили палатку – пусть старенькую, но он был рад и тому. Появилась возможность укрыть сводную сестру от посторонних недобрых глаз.

И вдруг, спустя примерно месяца полтора, тошнота у Ланки прекратилась. Словно бы услышаны были его молитвы, а может, его усилия ее спасли. Она как будто волшебным образом выздоровела. К этому времени люди на станции успели уже друг к другу присмотреться, постепенно складывалась новая иерархия. Кто-то принялся руководить, кто-то послушно выполнял указания. Кто-то даже пытался спорить, но таких быстро затыкали, грозя изгнанием. Парочку особо строптивых и впрямь выгнали со станции. Михаила не трогали – он доказал, что может быть полезен. А вот на Ланку косились. Особенно одна из женщин, Алла, быстро сориентировавшаяся и старавшаяся выслужиться перед новым начальством. Была она бабой простой и неумной, но хитрости ей было не занимать. Она лебезила перед сильными и покрикивала на смирных. Попыталась как-то прикрикнуть и на Ланку, бесцеремонно заглянув к ним в палатку:

– Сегодня – твоя очередь по кухне дежурить. Давай, ноги в руки – и вперед.

Ланка даже головы в ее сторону не повернула, чем непомерно ее разозлила.

– Ишь, разлеглась, как барыня. А кто за тебя работать будет? Тунеядцев здесь не надо – можешь в два счета со станции вылететь. Кое-кого уже выгнали – дышать свободней стало.

– Не трогай ее, она больна, – вступился за Ланку Михаил.

– Не больна, а беременна, это разные вещи, – ехидно парировала Алла. – От этого еще никто не умирал. Не она первая, не она последняя.

Ланка отвернулась и разрыдалась, Михаил принялся ее утешать. Вредная баба, покричав еще и так ничего и не добившись, ушла куда-то – возможно, жаловаться начальству. А Михаил задумался, пораженный открывшейся ему истиной и своей слепотой. Ну ладно, допустим, он хоть и врач, но не по женской части. Но как ей удалось все скрыть от него? Как он проворонил Ланкиного сердечного друга? Он стиснул зубы, кулаки сжались сами собой. Кто это был – один из его знакомых? Почему она держала все в такой тайне? Впрочем, это-то понятно – его боялась. Она ведь знала, как сводный брат относится к ней. Не из-за этого ли она травилась? А может, Ланка не считала происшедшее поводом для знакомства и никаких серьезных отношений не было – так, эпизод. Да нет, что за глупости? В чем он подозревает сестру? Она – серьезная, впечатлительная девочка, какой-то мерзавец заморочил ей голову. Видимо, у нее просто крышу снесло. Наверняка это было первое ее сильное чувство – жаль, что не к нему. Он сам виноват, что не сумел стать для нее единственным. Увлеклась каким-нибудь ярким харизматичным гадом – в ее возрасте это естественно, внешнюю эффектность предпочитают надежности и стабильности. Интересно, тетя Соня знала? И не по этой ли причине планировался отъезд в Питер? Хотя избавиться от ребенка можно было и в Москве. А хотела ли она избавляться? Что она вообще думает? И где он теперь, этот тип? Впрочем, наверняка сгинул где-нибудь. И без толку уже злиться на него – ему-то пришлось хуже, а вот они пока живы, пусть это и с трудом можно назвать жизнью.