— О, чем мой милый? — немедля вопросил Велет голубя волосы мальчика, трепещущие в колыхании ветра.
— Хочу увидеть Дивного и Асила, — чуть слышно донеслось изнутри юноши, и сейчас уже звучала просьба Крушеца… это звучала его смурь по себе подобным… по близким, единым, родственным с его Отцом, а значит и с ним самим.
Рао тягостно содрогнулся и тотчас отворил глаза, ощутив как болезненно засвербило у него, что-то во лбу, а после из обеих ноздрей выкатились капли густой крови… какой-то не алой, а будто пурпурной.
— Тебе плохо, Яроборка? — встревожено вопросил Волег Колояр, узрев, как мальчик торопко тыльной стороной пясти утер нос.
— Нет, просто разволновался, — негромко отозвался парень, меж тем почувствовав мощную волну слабости в теле, единожды прокатившейся от головы вплоть до стоп ног.
А Бойдан Варяжко, Гансухэ-агы и Абдулмаджи уже возвернувшись после переговоров с аримийцами, на чуть-чуть придержали лошадей напротив рао и осударя.
— Что они передали? — поспрашал довольно-таки ровным голосом Волег Колояр, лишь нескрываемо тревожно поглядывая на побледневшего юношу.
— Сказали, — незамедлительно ответил Гансухэ-агы. — Чтоб мы были готовы принять смерть.
Бывший хан Кизел-ханства тогда же тронул своего гнедого жеребца, и, заняв свободное место подле мальчика, не менее беспокойно его обозрел. Яробор Живко туго сотрясся всем телом и нежданно подумал, что однозначно помощи не будет. И все эти люди погибнут неизвестно во имя чего или, верней молвить, кого.
Гнусавый резкий звук сурепки, деревянной трубки с широким раструбом, наполнил пронзительным гудком долину и всколыхнул влекосил и кыызов, тем возвещая начало битвы.
— Гансухэ-агы, Бойдан Варяжко! — командно произнес Волег Колояр, поправляя на голове верхнюю часть морды и челюсть волка, венчающую часть шкуры того. — Отвечаете за нашего рао, берегите его. А ты Яробор Живко вперед не лезь.
Тугой звук деревянных труб, очевидно второй сигнал дающий разрешение на атаку, дополнив гнусавость сурепок (али как их называли лесики сурьмы, сурны), внезапно и как-то обрывисто смолк. Какое-то мгновение еще слышался визгливый гул сурепки, но это был токмо одиночный мотив, просто не успевший стихнуть. А чуток погодя по рядам влекосил и кыызов пробежал встревоженный гул и головы по большей их части повернулись налево. Пронзительно заржали дотоль молчавшие, привыкшие к суровому быту воинов, лошади. И Яробор Живко, как и многие иные, повертав голову, и вже взбунтовавший в себе волнение до ощутимого трепетание кожи да подергиваний конечностей, узрел стоящего на лежащей слева, и тем самым ограничивающей долину, каменной гряде (затянутой, сквозным буро-зеленым дымком), на самой вершине в своем истинном росте Велета.
Бог был в белой набедренной повязке обмотанной вокруг бедер и закрепленной на талии поясом. Сама повязка имела множество мельчайших складок, и, доставая до колен, выглядела, несмотря на свою простоту, достаточно нарядной. Широкий сыромятный пояс, обильно усыпанный крупными камнями хризоберилла (каковой также именовали вайдуриам, вдовий камень) меняющего свои цвета от изумрудно-голубого и темного, зелено-травяного вплоть до рдяного, малинового, пурпурного точно зависящего от попадания на них солнечных лучей, стягивался платиновой застежкой изображающей крупного черного паука с четырьмя парами изогнутых ножек, в кончиках которых горели сине-фиолетовые сапфиры. На голове Велета также находился его венец, где на платиновом обруче четыре большие серебряные, округлые пластинки были украшены капелью коричневого нефрита, янтаря, зеленого малахита и изумруда. От стыков тех пластин вверх поднимались витые по спирали платиновые дуги, сходящиеся в едино над макушкой головы и удерживающие на себе крупный грубо отесанный огромный черный алмаз.
Казалось Бог головой и черным алмазом, поместившимся в навершие венца, подпирал само небо, однозначно, поддерживая его синеву своими могутными мыщцастыми плечами. Вкруг рук, головы, венца и плеч Велета кружились плотными белыми испарениями облака. Они медлительно струились, а иноредь словно перекатывались по серебряным пластинам венца, по спиральным платиновым дугам и даже по алмазу. Они медлительно скатывались по кореньям мышц Бога достигая его мощных ног и лишь потом окутывали скальные склоны гор на макушках коих окромя каменьев ничего и не лицезрелось.
— Волот! Великан! Мамай! — слышимо прокатилось по рядам влекосил и кыызов.
И днесь закачались не только людские руки, рванувшиеся к стрелам, пулям, камням, лукам и самострелам, но и лошади под воинами.
— Нет! Нет! — громко закричал Яробор Живко, испугавшись, что его люди сейчас начнут стрелять в Атефа. — Это не волот, это Бог! Бог Велет, он пришел нам помочь!
Мальчик резко дернул поводья, при том даже не приметив как из рук выскочил самострел и улетел на землю. Торопливо тронув коня, рао покинул строй воинов. И направив скорую поступь жеребца к склону горы, продолжил громко кричать, размахивая выставленной в направлении людей левой рукой, однозначно тем, сдерживая их нападение:
— Бог! Бог Велет прибыл нам помочь! Нас защитить! Не смейте, не смейте в него стрелять! — голос мальчика и вовсе сорвался на вопль.
Однако он оказал должное действо на влекосил и кыызов и уже по большей частью снаряженные самострелы, луки опустились вниз. А тугая боль дотоль только затихшая в голове Яробора Живко вновь переполнила мозг и тело, да вырвалась из носа кровавыми струями и недовольной молвью Крушеца… Крушеца весьма четко и негодующего сказавшего в мозг: