– Все бутылки водки «Абсолют».

Юноша растерянно смотрит на меня, густо краснеет и не отвечает.

Вздыхаю.

– Это супермаркет или музей?

– Эм… супермаркет, – бормочет он.

– В таком случае дайте мне, пожалуйста, все бутылки водки «Абсолют», которые стоят на витрине у вас за спиной. Их семь.

Мне всегда хорошо давалась математика. Это единственная похвала, которую я когда-либо слышала от своего отца.

Достаю из бумажника банковскую карту и кладу на ленту. После паузы кассир поворачивается ко мне спиной и вынимает из витрины бутылки, потом раскладывает их по двум большим пластиковым пакетам, которые, как он говорит, стоят по тридцать центов за штуку. Расплачиваюсь и ухожу. Мое «всего доброго» остается без ответа.

Дома я включаю повсюду свет. Одну бутылку водки ставлю на столик в гостиной, остальные семь – в морозилку, предварительно переложив все замороженные продукты в раковину.

Дэвид Боуи наблюдает за мной из угла. Глаза с вертикальными зрачками полны недоверия. Целую кота макушку и слышу в ответ вопросительное мяуканье.

– Слишком долго объяснять, мой мальчик.

Иду в ванную, где проглатываю две таблетки успокоительного и запиваю их большим стаканом воды. Потом возвращаюсь в гостиную. Опускаюсь на четвереньки и лезу за диван, чтобы снова включить колонки. Хозяйка квартиры их так и не забрала. Срываю желтое полотно с африканскими мотивами, которым накрыла неразобранные коробки с вещами, доставленные из Америки. Отталкиваю их в сторону одна за другой, пока не нахожу нужную. Она стоит в самом углу, тщательно упакованная со всех сторон. Сбоку, кроме красной наклейки с надписью «Осторожно, хрупкий груз», черным маркером выведена всего одна буква: «Ф». Отрываю ленту и склоняюсь над коробкой. Меня колотит дрожь, как при лихорадке. Несколько секунд стою, не смея прикоснуться, а затем медленно достаю покрытый наклейками футляр. Сажусь на диван и открываю его. Любовно поглаживаю дешевые блестки, а потом касаюсь букв, выгравированных на обратной стороне гитары. Они немного стерлись от старости, но их все еще можно разобрать.

Феникс.

Я больше не боюсь бури своих чувств. Больше не боюсь панических атак. Больше не задыхаюсь – наоборот, я еще никогда не дышала так свободно! Беру со стола бутылку водки и, отшвырнув крышечку на пол, делаю три больших глотка прямо из горлышка. Потом возвращаю на стол. Жидкость теплая. Вздрагиваю, несмотря на то, что меня пронизывает жар. Сколько лет я не пила, сколько лет не чувствовала, как по венам разливается предательская ядовитая сладость? Знаю, выпивка – самый трусливый способ бегства. Беру ноту на расстроенном инструменте. Шестая струна, самая низкая. В идеальной белоснежной гостиной она звучит особенно фальшиво. Поэтому я улыбаюсь сквозь слезы и шепчу:

– Давно не виделись, малышка.

Отрывок из интервью Скарлетт Смит-Ривьер, Rock Collections, сентябрь 2012

– Откуда вы черпаете вдохновение?

Скарлетт С.-Р. (смеется): Если я отвечу честно, все снова скажут, что я сумасшедшая…

– А вы попробуйте.

Скарлетт С.-Р.: Хорошо… У меня есть одно место, место после конца света. Своего рода пляж, но там все черное – и песок, и небо, и океан… Трудно сказать, где кончается земля и начинается небо. Я там одна и мне холодно. (Молчание.) Я ни о чем и ни о ком не думаю… А потом вдруг слышу грохот, от которого содрогается небо и земля… Грохот исходит от огромной черной волны. Я ее не вижу, но чувствую, и ее ледяное дыхание пробирает меня до самых костей. Это волна – воплощение жестокости, воплощение всего гнева, который я когда-либо испытывала, воплощение всего, что меня возмущало, всех унижений, которым меня подвергала жизнь… (Молчание.) Воплощение страданий – не только моих, но и чужих… Честно говоря, я никогда не понимала, как из ярости и тьмы может возникнуть искусство, но я знаю, что прекрасное исходит оттуда. И я знаю, что должна бороться. Если я не боюсь, если не лгу, то мне удается укротить темную волну, превратить ее во что-то хорошее – в музыку, поэзию. Но если однажды я ничего не сделаю и позволю этой волне накрыть себя…