Мы сказали «если только их не предадут», ибо бандитам был известен любимый уголок атамана, хотя сами они никогда не приходили сюда без его приказа. Тут был приют для Фернандо, тут он в часы печали, завернувшись в плащ, вспоминал исчезнувший мир прошлого и, лежа на земле, смотрел ввысь, видел сквозь листву дуба кусочки синего неба, синего, как крылья его надежды, и переносился в свое беззаботное детство, и эти воспоминания являли собою разительный контраст с теми кровавыми и страшными видениями, что молодой человек уготовил себе к старости.

Когда он хотел дать приказание или получить какие-нибудь сведения, он вынимал из дупла серебряный рожок с чудесным мавританским орнаментом, прикладывал к губам, и раздавался резкий, продолжительный звук, если ему нужен был один из его сотоварищей; созывая десять человек, он трубил два раза, собирая всю свою шайку — три раза.

Сейчас, добравшись до поляны, он подошел к дубу и припал к ногам статуи святой Мерседес, потом встал на колени и шепотом произнес короткую молитву, а Хинеста, полуязычница, словно застыв, смотрела на него; поднявшись с колен, он обошел дерево и вынул из дупла, о котором мы только что рассказали, серебряный рожок. Прижав его к губам, он издал три звука — они были такие же резкие, такие же пронзительные, такие же долгие, как те, что раздавались из долины Ронсеваля, когда, услышав их за пять льё, Карл Великий, который вел свои войска, вздрогнул, остановился и произнес: «Господа, да это мой племянник Роланд призывает меня на помощь».

Сигнал раздался и постепенно затих; но он был безрезультатным: никто не явился.

Вряд ли разбойники не слышали — звуки рожка Фернандо эхом отзывались в горах не на одно льё.

Может быть, бандитов захватили в плен, а может быть, они предали атамана или, сочтя, что нападающих много и сопротивление бесполезно, посчитали благоразумным исчезнуть и разбежались в разные стороны.

Около четверти часа Фернандо стоял и ждал, опершись о ствол дуба, но вокруг по-прежнему царила тишина, все было спокойно, и он, бросив плащ на землю, лег на него.

Подошла Хинеста и присела рядом.

Фернандо смотрел на нее с бесконечной нежностью: ведь только она, цыганка, осталась верна ему.

Хинеста кротко улыбалась, и в ее улыбке таилось обещание вечной преданности.

Фернандо протянул руку, обхватил голову девушки и поцеловал ее в лоб.

И когда губы Сальтеадора прикоснулись ко лбу Хинесты, девушка негромко вскрикнула — в этом крике звучали и радость и печаль, ведь Фернандо впервые приласкал ее.

На миг она замерла, смежив веки, прижавшись откинутой головой к бугристому стволу дуба, полуоткрыв губы. Похоже было, что она в обмороке и даже не дышит.

Молодой человек посмотрел на нее сначала с удивлением, потом с беспокойством, потом ласково.

Он тихонько окликнул ее:

— Хинеста!

Цыганка вскинула голову — так просыпается ребенок, услышав голос матери. Медленно открыв свои прекрасные глаза, она взглянула на Сальтеадора и прошептала:

— Боже мой!

— Что с тобой, дитя мое? — спросил он.

— Право, сама не знаю, — отвечала девушка, — только мне показалось, будто я умираю…