«Вы не представляете себе, какое удовольствие для нас праздники и как они важны для нас, — сказал мне журналист средних лет. — Знаете, накануне больших праздников в магазинах «выбрасывают» хорошие продукты, которых обычно не достать. В будни мы едим ужасно, но мы к этому привыкли. Всем на это наплевать. Но в праздники мы должны поесть хорошо. Это — компенсация за все остальное время».
Впрочем, праздники — это не только веселое времяпрепровождение. То, что начинается с приятного застолья, очень часто кончается запоями, безудержной пьянкой, чтобы развеять скуку, согреться, забыть о неприятностях. «Водка — дьявол», — так веками говорят на Руси; водка — национальный порок, бедствие, столь же разрушительное, как наркомания в Америке, но гораздо труднее искоренимое. На Западе нет эквивалента русской водки — я имею в виду то значение, какое она имеет в России. В жизни русских водка, как и коррупция, относится к числу необходимых «смазочных» материалов и средств ухода от действительности. Одного упоминания о водке достаточно, чтобы у русского потекли слюнки и он пришел в хорошее расположение духа. Понадобились бы целые тома, чтобы описать все выражения и жесты, связанные с водкой, — от легкого щелчка по собственной шее, символизирующего выпивку, до нескольких десятков словесных оборотов, придуманных русскими для передачи простой мысли: «Пошли, выпьем!». Водка облегчает тяготы жизни. Она помогает людям лучше узнать друг друга, и многие русские считают, что нельзя доверять человеку, пока с ним как следует не выпьешь. Выпивка обставляется символикой махизма. Рой Медведев, историк-диссидент, рассказывал, как он, тогда еще начинающий учитель, работал в уральской деревне, и ему приходилось ходить по домам и уговаривать родителей не забирать детей из школы; и вот в одном доме он напал на трех стариков, которые и разговаривать с ним не пожелали, пока он не выпьет полную стопку водки. Когда он это требование выполнил, они сочли его человеком, достойным их доверия. Среди рабочих и крестьян водка настолько популярна, что они охотнее выполнят какую-нибудь дополнительную работу за поллитровку стоимостью в 4,8 доллара, чем за деньги.
Тот, кому не довелось быть собутыльником русских, не может представить себе, что такое русская выпивка, хотя иностранцы, приезжающие в Россию, с непреходящим удивлением описывают это явление вот уже несколько столетий. Адам Орлеанский, представлявший двор герцога Гольшгейнского в Москве в 1639 г., заметил: «Русские предаются пьянству больше, чем любая другая нация на земле». В 1839 г. маркиз де Кюстин, французский дворянин, раскопал такой афоризм: «Веселие Руси есть пити». Это справедливо и по сей день, но это не значит, что русские — эдакие веселые выпивохи. Они просто не знают меры. Если бутылка водки откупорена, ее необходимо прикончить. Убрать початую бутылку в шкаф — такого понятия не существует, и если западный гость выскажет подобное предложение, русского оно просто позабавит. Русские пьют, в основном, чтобы забыться, чтобы развеять скуку жизни, чтобы согреться в морозную зиму, и они с наслаждением погружаются в создаваемый водкой иллюзорный мир.
Как-то в Ташкенте, в ресторане, средь бела дня, я видел, как двое русских, хорошо одетых — в пиджаках, при галстуках, — сели за столик, заказали обед и к нему пол-литра водки. Сидевший лицом ко мне полный человек явно был в хорошем настроении, как свойственно круглолицым, с круглым животиком, склада мистера Пиквика, людям; и его настроение еще больше поднялось, когда на столе появилась водка. Ее быстро разлили, подняли рюмки с коротенькой здравицей, чокнулись. Пока водка «проходила» внутрь, что сопровождалось мотанием головой и звуком «пф-ф-ф» при выдохе винных паров, толстяк успел подцепить вилкой кусочек селедки и отправить его в рот, закусив хлебом. С небольшими интервалами процедура повторялась. Очень скоро щеки русского мистера Пиквика покрылись нежным румянцем. Было забавно наблюдать, насколько прекрасной, под влиянием водки, становилась для него жизнь. Взгляд его выражал полное блаженство. Когда я расплачивался, водка у них кончилась и на столике появился скромный графинчик коньяка. Остаток дня для них явно пропал. Я не раз наблюдал финал подобных сцен. Если в такой компании бывала женщина и кто-нибудь приглашал ее танцевать, дело могло кончиться безобразным скандалом. А однажды вечером в ресторане «Берлин» в Москве я наблюдал следующее: два человека настолько быстро опьянели, что, когда принесли десерт, один из них с остекленевшим взглядом наклонился над вазочкой с мороженым, намереваясь есть его прямо ртом, и спикировал в вазочку носом. Его сотрапезнику пришлось с помощью официанта откинуть товарища к спинке кресла и вытереть ему лицо, после чего тот стал есть мороженое ножом.
Время от времени пресса и партийное руководство резко выступают против алкоголизма, этого национального бедствия. Высокое начальство прямо называет пьянство основной причиной большинства преступлений (90 % убийств), более половины автомобильных катастроф, 40 % разводов, 63 % утоплений, квалифицируемых как «несчастный случай», и трети всех вызовов «Скорой помощи» в Москве. Пьянство — основная причина прогулов, наносящих сокрушительный удар по советской экономике. И все же я не без скептицизма относился к подобным государственным кампаниям, якобы направленным на уменьшение пьянства; ведь производство спиртных изделий при наличии государственной монополии растет из года в год; потребление их возросло впятеро по сравнению с 1940 г., и вряд ли отыщется хоть одна жалкая сельская лавчонка, где бы не было водки, даже при нехватке других товаров. Пьяница, который, вытянувшись, как бревно, или свернувшись калачиком, валяется на тротуаре — такую картину вы можете увидеть в любой праздник и не только где-нибудь в заброшенном переулке, но практически на любой улице города. Тяжелое пьянство в воскресенье днем — явление столь же обычное, как попойки в пятницу и в субботу вечером. Женщины пьют меньше мужчин, но гораздо больше, чем женщины на Западе. Я видел, как глушат водку и четырнадцатилетние.
Иностранцу трудно долго прожить в России и не нажить болезнь печени. Русские на протяжении веков заливали иностранцев морем разливанным водки, почитая это верхом гостеприимства и одновременно притупляя способность гостей критически оценивать действительность. Барон Сигизмундцу Герберштейн, посол императора династии Габсбургов при дворе Ивана Великого, писал в 1526 г., что «русские прилагают все силы, чтобы споить своих гостей», изобретая все новые и новые тосты и выдумывая поводы для выпивки, если их даже нет. Гостю, который не решается пить или пьет мало и не присоединяется к русскому «Пей до дна», мрачно заявляют, что он оскорбляет хозяина, ибо русские считают делом чести упоить иностранца, особенно американца, до того, что тот валится под стол. Я убежден, что за три года моего пребывания в России я выпил больше спиртного, чем за все остальные годы жизни.
Случилось и мне, правда, всего один раз, напиться до бесчувствия, но зато я постиг одну важную особенность русской жизни. Это было в Бухаре; такси, которое везло нас с Энн, сломалось, и двое научных работников — армянин и узбек — любезно предложили подвезти нас. В дороге последовало приглашение на ужин — попробовать узбекский плов. Но когда мы пришли на этот ужин, стало ясно, что цель собравшихся — выпить с американцем. Собралось полдюжины мужчин, все — преподаватели местного пединститута. Они пришли без жен, и Энн была единственной женщиной. Мы уселись за стол, на котором уже стояло шесть или семь бутылок. Один из них отказался от выпивки, поскольку ему предстояло вести машину; отказалась и Энн. Трое мужчин постарше решили пить коньяк. Я быстро прикинул, что нам остается четыре бутылки водки (две кварты шотландского виски) на троих — на меня, маленького армянина и красивого мускулистого молодого узбека, который провел весь день на уборке хлопка (институт, где все эти люди работали, был закрыт на шесть недель, и все студенты и преподаватели были отправлены на уборку хлопка). Обычно, когда ешь, меньше пьянеешь, и вообще за едой все-таки пьют медленнее, но тут стол был обескураживающе пуст, если не считать нескольких плиток шоколада, нескольких маринованных помидоров и блюда с зеленым луком. Армянину не терпелось выпить, и он не хотел ждать, пока будет готова еда. Чтобы оттянуть время, я заговорил с одним из присутствующих о его детях, но вообще отказаться пить было совершенно невозможно. Мы выпили за нашу встречу, за советско-американскую дружбу, за мир, за разрядку напряженности, за наших женщин, за рекордный урожай хлопка. Тут мускулистый молодой узбек дал мне блаженный роздых, начав декламировать наизусть отрывки из Омара Хайяма, и я все еще надеялся, что принесут еду. Я не люблю помидоры, но ничего другого не было. Старики неторопливо потягивали свой коньяк, но мои собутыльники требовали «пить до дна» в доказательство дружбы. Я еще чувствовал себя хорошо, пока мы пили за наших детей, за всех детей на земле, за то, чтобы наши дети никогда не воевали друг с другом, за двоюродных братьев армянина, которые, по его сведениям, жили в Сан-Франциско, за Армению, за Никсона, за Брежнева, за домашнее вино, приготовленное хозяином дома (приторно-сладкий напиток, никак не сочетающийся с выпитой нами водкой), и уж не помню за что еще. При этом разговор явно носил все черты бессвязного пьяного бреда, как в романах Достоевского, но я, словно истый пьяница, уверял свою жену, что совершенно трезв. Два моих собутыльника говорили теперь со мной «по душам». И когда, часа три спустя, наша полная хозяйка-узбечка появилась, наконец, со знаменитым пловом, вся водка была выпита, и мы дошли до такого состояния, что никто, кроме Энн, есть уже не мог.
Водка — и это подтвердит вам любой русский — обладает замедленным действием, поражая мозг с внезапностью гильотины, отделяющей голову от тела. Меня такой удар настиг уже на улице, когда мы пытались поймать такси, чтобы ехать домой (непьющий водитель исчез вместе со своей машиной). В соответствии с русской традицией оба моих собутыльника, убежденные, что они нашли во мне брата по духу, упорно желали проводить меня. Они битый час прождали около нашей гостиницы, а я в это время бродил по городскому парку в надежде протрезвиться, до тех пор, пока два офицера милиции не проводили меня с Энн обратно к гостинице, которая к тому времени была уже заперта на ночь. Не без труда удалось нам добиться, чтобы дверь открыли, после чего оба моих собутыльника и милиционеры отправились за нами до нашего номера, где и произошла довольно бурная сцена. Дело кончилось тем, что милиция вывела обоих моих незадачливых приятелей вон. Следующий день прочно врезался мне в память. Водка обладает счастливым свойством: после выпивки у вас не болит голова и не тошнит, как от других напитков, но она полностью выбивает свои жертвы из колеи. Когда я наутро встал и, чтобы окончательно проснуться, плеснул, как обычно, себе в лицо холодной водой, я ничего не почувствовал. Мое лицо оставалось окаменевшим. Мы непременно должны были лететь в тот день в Самарканд, но я провел весь день в постели. Я не чувствовал себя больным, но был абсолютно беспомощен, неспособен к действию. Я был просто потрясен этим парализующим, опустошающим действием водки. Я никогда, ни раньше, ни потом, ничего подобного не испытывал. В данном случае я оказался в таком беспомощном состоянии некоторым образом по неведению, но и маленький армянин, и красивый молодой узбек с самого начала и совершенно сознательно стремились привести и меня, и себя в это состояние полной деградации, и миллионы людей в России пьют именно так.
V. ЖЕНЩИНЫ
Для полного освобождения женщины и для действительного равенства ее с мужчиной нужно, чтобы было общественное хозяйство и чтобы женщина участвовала в общем производительном труде. Тогда женщина будет занимать такое же положение, как и мужчина.
Мария Федоровна Макшеева — высокая представительная женщина лет под пятьдесят, внешним видом напоминающая Этель Мерман, но в русском варианте, любительница душещипательных романсов времен ее молодости. У нее решительный подбородок, крепкое рукопожатие, широкая улыбка и доверительно-общительная манера держаться — одновременно властная и дружеская. Меня познакомил с ней в Мурманске (арктический порт, известный как база для союзнических транспортов в годы Второй мировой войны) Николай Беляев, редактор газеты «Полярная правда» — местного органа Коммунистической партии. Беляев явно благоговел перед этой женщиной.
Как любой иностранец, немало поездивший по Советскому Союзу, я встречался со многими «показательными» женщинами, занимавшими высокие общественные посты — это и заместитель председателя Совета Министров Грузии, и председатель Верховного Совета Якутии, и председатель Комитета в защиту мира в Москве, и профсоюзный лидер в Латвии. Многие из них являли собой типичный пример советского очковтирательства: женщины номинально занимали высокие посты, но реальной власти не имели. Однако Мария Федоровна действительно была одной из самых замечательных деловых женщин, каких я встречал в СССР, потому что на нее была возложена подлинная ответственность, и она обладала подлинной властью.
Мария Федоровна сумела не только вырастить своих сыновей, которые теперь служат в Мурманском рыболовецком флоте, но и проложить себе путь на самую вершину мурманской иерархии, став директором Рыбкомбината, где под ее началом работает 4500 человек. Она является членом горкома, фактически управляющего городом. Внешне (черные волосы, стянутые в пучок, скромные золотые сережки и строгое платье цвета морской волны) она совершенно не похожа на очаровательных американских феминисток типа Глории Стайнем, но она близка им по духовному складу. В Америке ее назвали бы сильной личностью; и эта женщина обладает всеми чертами, действительно отвечающими такой характеристике. Ладная, энергичная, деловая, умная, наделенная сильной волей, она является воплощением тех русских женщин, которые в послевоенные годы, когда в России ощущалась острая нехватка мужчин, смело пошли на производство и достигли командных постов, что даже для того сурового времени было нетипично, так как начальниками все равно обычно оставались мужчины. Меня поразило, что она чувствовала себя гораздо более уверенно, чем многие мужчины, с которыми мне доводилось встречаться в Советском Союзе; в отличие от большинства официальных лиц, окружающих себя толпой помощников и заместителей на любой встрече с иностранцами, она беседовала со мной одна.
На мой вопрос о том, как ей удалось попасть на руководящую работу, где, как правило, одни мужчины, она отвечала с широкой улыбкой, открывавшей два ряда великолепных зубов: «Да ведь не так уж и трудно руководить мужчинами». Она со смехом рассказывала, как на банкетах, где она бывала единственной женщиной среди мужчин-начальников, крупных руководителей, при ней иногда произносили тосты за женщин, которые ждут своих мужей дома. С достаточной долей лукавства она предлагала контртост, напоминая этим мужчинам, что не все женщины сидят дома. Мария Федоровна считает вполне естественным, что женщина зарабатывает 800 долларов в месяц, занимая пост директора рыбоперерабатывающего завода. «Восемьдесят пять процентов наших рабочих — женщины, — говорила она, — как же во главе такого завода не стоять женщине?» До нее директором тоже была женщина, но раньше завод всегда возглавляли мужчины. Она добродушно поддразнивала меня и Беляева, говоря, что нам было бы очень трудно работать на ее заводе, потому что требования у нее очень высокие. Согласно кивая головой, Беляев подтверждал, что она — строгий директор.
Мария Федоровна провела нас по территории своего комбината; шел снег; мы обходили один за другим девять отдельно стоящих корпусов, склады, холодильники, доки. На рабочих местах я увидел только трех мужчин, но зато женщины были повсюду. Снаружи дородные женщины в валенках и синих ватниках с натянутыми на них оранжевыми куртками, как того требовали правила безопасности, кололи лед, сгребали снег или работали в трюмах рыболовецких траулеров. Внутри, в цехах, молодые женщины с худыми и бледными лицами, на вид почти девочки, в резиновых сапогах и фартуках, оскользаясь на мокром полу, волокли тяжелые брикеты мороженой рыбы, с трудом поднимали их и загружали в бункер. То тут, то там женщины постарше, с завязанными назад косынками, обрубали головы и хвосты у селедки, трески или морского окуня и с невероятной быстротой и ловкостью вязали рыбу в небольшие связки, которые затем подвешивали для копчения. На заводе Марии Федоровны женщины зарабатывали не меньше 150–400 долларов в месяц благодаря 50 %-ной надбавке, получаемой в Заполярье, но я видел, как тяжело достаются им эти деньги. Многие из них были женами рыбаков и обрабатывали улов, добытый мужьями.
Мария Федоровна, проработавшая на этом заводе двадцать лет, лично знала большинство своих работниц; не меняя сердечно-покровительственного тона, она перебрасывалась с ними шутками и объясняла мне при этом процессы копчения, соления, разделки и консервирования рыбы: рассказывала, куда отправляют продукцию завода, приносящую доход в 190 миллионов долларов. «Сейчас любят не такую соленую рыбу, как раньше, — говорила она, — значит, мы должны позаботиться, чтобы она соответствовала современным вкусам». Проводя нас по территории комбината, Мария Федоровна вспоминала, как 25 лет тому назад приехала сюда из подмосковного городка Шатуры, закончив Институт рыбного хозяйства. Нелегко было жить в этом холодном северном краю, и замужество ее было неудачным, но она никогда не стремилась вернуться в Центральную Россию — в более умеренный климат. Она настолько привыкла к суровому Заполярью, что врачи не рекомендуют ей ездить в отпуск на юг, так как это может плохо отразиться на сердце. «Я не переношу слишком сильную жару», — сказала она, поправляя выбившуюся прядь волос.
Мария Федоровна принадлежит к тем женщинам, которых власти предержащие в Советском Союзе любят показывать иностранцам, — ведь она олицетворяет собой утверждение о равноправии советских женщин, какого не встретишь больше нигде в мире. В 1936 г. сталинская конституция провозгласила: «Женщины пользуются равными с мужчинами правами во всех областях экономической, государственной, культурной, общественной и политической жизни,» тогда как в Америке еще в середине 70-х годов женщины боролись за включение такого пункта в конституцию США. На бумаге советские женщины действительно пользуются всеми правами. Официально они полностью раскрепощены. Аборты разрешены. Оплаченный четырехмесячный отпуск по беременности и родам является законом, и в течение года после родов за молодой матерью сохраняется ее место на работе. Страна охвачена сетью дошкольных учреждений, существующих на государственный счет и рассчитанных на десять миллионов малышей. Равная оплата за равный труд возведена в принцип. По сравнению с другими промышленно развитыми странами процент работающих женщин в Советском Союзе — самый высокий, и некоторые из них достигли успехов в своей карьере. Очень многие имеют высшее образование и работают бок о бок с мужчинами в науке, промышленности, в правительственном аппарате. Однако, несмотря на эти достижения и невероятно крикливую пропаганду о равноправном положении советских женщин, им в СССР совершенно четко отведена второстепенная роль. Если существует большая группа населения, которая больше всего в России подвергается эксплуатации со стороны системы, то это — женщины. Даже спустя три десятилетия после Второй мировой войны, когда образованные горожанки стали следить за своей фигурой, гоняться за западными модами и вообще заботиться о своей внешности гораздо больше, чем это могли позволить себе русские женщины в прошлом, на долю женщин приходится основная часть малооплачиваемой изнурительной черной работы. Они несут на своих плечах тяжелый двойной груз — работы и того, что Ленин назвал «домашним рабством». Разрываясь между работой и домом, они справедливо жалуются на явный недостаток в отдыхе.
Живя вдали от Советского Союза или приезжая туда ненадолго и сталкиваясь с таким нетипичным случаем, как карьера Марии Федоровны, некоторые американки с завистью говорят о своих советских подругах. Но при ближайшем рассмотрении их жизнь выглядит совершенно иначе. Я не встречал ни одной американки, которая, прожив в России достаточно долго, чтобы действительно понять жизнь советской женщины, согласилась бы с ней поменяться. Чем же это объясняется? Как говорят сами русские женщины, массовое участие в общественно-полезном груде еще не является, вопреки предсказанию Ленина и утверждениям некоторых западных феминистов, панацеей от всех бед. Со многих точек зрения, это только усложнило жизнь. Некоторые русские женщины чувствуют себя настолько угнетенными, что одна из них даже сказала своей американской собеседнице, моей знакомой: «Надеюсь, что у меня родится мальчик, а не девочка. Мальчику жить гораздо легче».
Несмотря на то, что марксизм-ленинизм проповедует и «гарантирует» равенство женщины, традиционный мужской шовинизм, который развит в России весьма сильно, сдал свои позиции при советской власти лишь незначительно. Убежденность в мужском превосходстве и женской «второсортности» настолько живуча, что ею пронизан весь народный юмор русских, как правило, отражающий глубоко укоренившиеся представления. Вспоминаю популярную миниатюру, поставленную Ленинградским театром сатиры. Четыре здоровенные женщины сидят дома у одной из них, играют в карты, шумно выпивают, орут песни, вспоминают свои подвиги в годы войны, а тем временем муж хозяйки, который явно находится под каблуком у жены, прислуживает у стола. Женщины все больше пьянеют, все больше теряют контроль над собой, а робкий мужчина, напялив смешной фартучек, послушно хватается то за одну домашнюю работу, то за другую. Напрасно пытается он положить конец пьянке, подсовывая чай и бутерброды взамен бутылки с водкой, — разгулявшиеся женщины не выпускают бутылку из рук, ругая его за грязный стол и плохую закуску. Но вот, слава богу, гулянка заканчивается, женщины поднимаются и начинают пьяно шататься по сцене; бедный «хозяин дома» старается напялить на них пальто и выпроводить за дверь. Гостьи, наконец, уходят, а он пытается уложить пьяную жену в постель, но когда он хочет снять с нее туфли, она игриво щиплет его за зад, а он визжит: «Не трогай меня!» Затем супруги с руганью начинают выяснять, чья зарплата ушла на водку. Русская публика нашла все это в высшей степени остроумным. Здесь любят грубые шутки. Все, конечно, сразу поняли, что эта сценка — пародия, что здесь шиворот-навыворот показаны роли, в действительности отведенные супругам в русской семье, где жена делает всю домашнюю работу, а муж, придя с работы, усаживается за газету или смотрит телевизор, либо выпивает с друзьями.