Глава девятая

С неудовольствием приступаю к описанию событий, которые принудили меня покинуть остров. Вспоминать об этом горько и сейчас.

Признаюсь: после проникновения в семейную астрономию я даже и на тот тенденциозно-амбициозный доклад академика Донесмана-Тика начал смотреть несколько иначе. Конечно, вопрос о том, что европейцы — дичающие потомки не выдержавших Похолодание тикитаков, пусть лучше останется открытым, но в остальном факт иного пути разумных существ, иной цивилизации на Земле был у меня перед глазами. Это неважно, что многие наши достижения — и те, что есть, и те, что будут, — они имеют не в металле, не в громоздко-сложных конструкциях, а в своем прозрачном теле. Неважно и то, что две самые мощные отрасли знаний — медицину и астрономию — местные ученые не признают науками; действительно, какая же это наука, если без зауми и каждому доступно! Главное, что они есть, эти знания. Если смыслом разумного существования является познание себя и познание Большого Мира, породившего нас вместе с планетой, Солнцем и звездами, то тикитаки здесь явно далеко впереди. Ибо и каждый из них, и парами, и все они вместе, — Глаз, могущий проникать неограниченно как в себя, так и во Вселенную.

И я теперь был причастен ко всему этому.

Мы с Агатой по-новому, по-настоящему поняли и полюбили друг друга. Майкл набирал вес, лепетал первые слова; были основания надеяться, что его скелет останется прозрачным и когда он вырастет. Словом, жизнь наладилась, иной я себе и не мыслил; даже с Барбаритой мы притерлись.

И вот в один — да, всего лишь в один — далеко не прекрасный день все разрушилось.

Читатель, вероятно, заметил, что мой тесть и опекун Имельдин был человек, как говорится, обойденный судьбой. Его способности и большие профессиональные знания оставались без применения, приходилось подрабатывать «внутренним декорированием», сомнительным парикмахерским занятием; да и в нем после прискорбного казуса с «Большой Медведицей» его репутация оказалась подмоченной. Честолюбивые попытки не удавались: по конкурсу в Академию наук не прошел, за хлопоты со мной не наградили, не отметили. И в семье не ладилось.

Мы с ним с самого начала сошлись характерами — двое мужчин, которым не везло; как могли, поддерживали и выручали друг друга; вместе претерпевали от Барбариты. Я немало узнал от него, тесть — кое-что и от меня. Он никогда не называл меня демихом и не одобрял, когда это делали другие. И я был огорчен, что за «пробу на прозрачность» Имельдину ничего не перепало. Только тем и осчастливил нас монарх Зия, что пустил на «звездный бал». Лучше бы он этого не делал!

Королевскую волю не оспоришь, но уязвленный тесть через знакомцев при дворе попытался узнать, выяснить: в чем дело, за что такая немилость? Оказалось, это вовсе не немилость, а режим экономии: королевская казна переживала трудные времена. Переживала она их потому, что резко сократились поступления из основного источника — от конфискаций имущества чиновников-лихоимцев. А поступления сократились из-за того, что среди востребованных и вознесенных на различные должности вымогателей и взяточников оказалось меньше, чем рассчитывали: для многих от скорбной жизни в Яме новый свет воссиял, они решили жить праведно или по крайней мере не попадаться.

Несколько честных (или хоть осторожных) чиновников колеблют государственный порядок — это безусловный изъян системы.

Когда Имельдин узнал об этом, у него быстро созрел новый замысел на основе новой, полученной от меня информации. Я думал, из сообщенных рецептов он выберет крепящие средства, чтобы потчевать своих клиенток; ничего подобного — он занялся слабительными.

Предприимчивый тесть изготовил и проверил на себе действие всех составов. Подобрал смесь, нейтральную по вкусу, проявляющую себя ровно через два часа, да так, что могла бы вывернуть наизнанку и слона. Тайком от Бар-бариты он достал из тайника два хранимые про черный день камешка: изумрудик и сапфир скромных размеров, заправился ими, прихватил пузырек, поднялся во дворец и дерзко потребовал приема у короля по делу большой важности. Зия принял. Имельдин объяснил, что к чему, отпил из пузырька, продемонстрировал действие снадобья.

Все это Имельдин, как и подобает опытному неудачнику, провернул скрытно, даже ко мне более не обращался за консультацией. Я узнал обо всем, когда — это случилось три месяца спустя — нас снова пригласили во дворец на празднество полнолуния и прислали лошадей. Для меня это была полная неожиданность. «Ну, ты сегодня увидишь!.. — приговаривал тесть, потирая янтарными ладонями, когда мы зарысили вверх по дороге. — Ох, и будет же!..» И только распалив мое любопытство, выложил дело. Сначала я возмутился так, что остановил коня, слез, передал Имельдину повод и повернул обратно. Использовать медицинские знания во вред людям — куда это годится!

Тесть преградил мне дорогу.

— Послушай, — произнес он с обидой в голосе, — я ведь мог сказать, что сам изобрел рецепт, — и один получил бы награду и расположение короля. Но я не такой человек. Меня оттесняют — да, но чтобы я сам — нет. Поэтому я сказал его величеству, что все рецепты сообщил Демихом Гули. И знаешь, что ответил король? «В таком случае он больше не демихом». Вот. А ты!..

Что ж, по-своему это было благородно. Словом, он меня уговорил. Неплохо бы действительно избавиться от позорной клички, пока и свой сын не начал дразнить. Да еще вспомнил, как прошлый раз мы бесцветными тенями терлись у стены, а перед нами вельможно блистали «созвездия», — и снова забрался на коня. Ну-ка, как вы станцуете сегодня?..