— Что с рукой, что с рукой?

— Положите на спину его! — приказал академик, швыряя ледоруб.

— Кажется, вывих, — морщась, выговорил Мика.

— Вы ничего не понимаете в лошадях, — сердито говорил академик. — Аркадий, держите его за плечи, — приказал он мне. — А вы крепитесь, мистер укротитель.

Академик со свирепым видом дернул ему руку. Мика ойкнул и сел.

— Лягте, у вас еще идет кровь из носа, — посоветовал академик и дернул еще раз. — Теперь пошевелите пальцами, согните в локте. Ага, получается! Теперь мокрую тряпку на нос, и никаких больше укрощений!

До ужина Мика лежал в палатке. Лиля сидела около него, смачивала ему лоб и не позволяла подняться, а он возмущенно кричал нам (в то время мы подковывали Серого.):

— Братцы, что это за карантин!

На ужин мы явились с арбузом. Это был один из первых арбузов сезона. Он проделал громадный путь, пока добрался до нашей поляны: вызрел в Ошской долине, был куплен на базаре шофером нашей базы за пятерку у киргиза, затем в машине проехал пятьсот километров и преодолел пять перевалов. Лежал на базе в Мургабе, вызывая общее искушение, потом пересел в другую машину и был доставлен самим главным геологом экспедиции в наш отряд. Мы решили продлить его путешествие до ледника. Арбуз был запрятан во вьюк и, покачиваясь на лошадиной спине, десятки раз переправлялся через Танымас.

Я думаю, что вряд ли какой-либо из арбузов поднимался на такую высоту.

Еще не стемнело, но в палатке уже горела свеча. Академик в телогрейке из козлиного меха заваривал чай. Андрей Егорыч возился у приемника. Приемник пищал, гудел, трещал, но не говорил. Когда мы садились за длинный стол из ящиков, пламя свечи заволновалось и призрачные тени от наших фигур заплясали на брезентовых стенах.

Я торжественно водрузил арбуз на стол. Академик прослезился от изумления. Андрей Егорыч засмеялся как ребенок: старики неделю сидели на одних сухарях. Мы молниеносно покончили с арбузом. Вспомнив наш заговор, я под столом подтолкнул ногу Лили. Она обернулась к Мике и что-то ему пошептала. При свете свечи перевязанная голова, курчавая бородка, расстегнутая рубаха делали его похожим на кубинского революционера. Мика согласно кивнул Лиле, тогда она помешала ложечкой в стакане и как бы невзначай тоненьким голоском сказала:

— Александр Дмитриевич, вы не могли бы нам рассказать немножко об Эйнштейне и теории относительности?

— Да, да… пожалуйста… расскажите… — наперебой заговорили мы с Микой фальшивыми голосами.

Академик не ожидал такого нападения здесь, растерялся, но тут же спохватился.

— Как то есть об Эйнштейне? Я с ним не был знаком.

— Ну, о его теории, — легко уступила Лиля.

Константинов тяжело вздохнул.

— Вы все равно ничего не поймете! — сказал он уныло.

— Нам не надо ничего упрощать, правда, Мика? — спросила Лиля.