— Чиароскуро, — меж тем объяснял Паоло, — это термин, обозначающий тёмную, таинственную атмосферу некоторых картин. В буквальном переводе на английский: «тёмный свет» — странно, да? Как свет может быть тёмным? Очень по-итальянски.

Удивлённая тоном лёгкого презрения, с каким он это сказал, она вспомнила об отце и о том, насколько иначе он говорил о своём римском наследии. Послушать его, так Италия была сплошным Колизеем, но без гладиаторов. Подчёркнуто не замечая, как Паоло скользит подушечкой большого пальца по краю её ладони, Донна спросила:

— Значит, ты хочешь рассказать, как монсеньор Сегвита вынес картину под носом у толпы…

В ответ на равнодушную оживлённость в её голосе он отклонился назад и закурил сигарету, слегка хмурясь. Невозмутимо, под стать ей, ответил:

— Они вырезали полотно из рамы и так вынесли. Может быть, под сутаной Сегвиты, кто знает? Полицейские, конечно, в ярости, тоже и прокурор, и управление криминальной полиции, наш уважаемый аналог ФБР, но епископ Урбинский, поскольку он лично был свидетелем чудесного плача, имел разрешение от Ватикана держать у себя картину до тех пор, пока не будет доказано, что кровавые слёзы — фальшивые.

Донна заметила, как глаза Паоло, скрывая улыбку, сузились, превратившись в полумесяцы. Что ещё он скрывает? Вполне возможно, он вовсе не тот итальянский свойский парень, каким она воображала его себе.

— Несомненно, им бы хотелось арестовать нашего епископа, — продолжал Паоло, — но епископ есть епископ, а при том епископе, который часто наезжает сюда из Ватикана, это затруднительно. — Снова эта довольная улыбка. — Так что мы имеем здесь очень итальянский компромисс, когда стороны пришли к соглашению, что епископ будет хранить сию милую даму в опечатанном шкафу в дворцовых подвалах, разрешая краткий доступ к ней только монсеньору Сегвите, прокурору, криминальному управлению — и полиции, которая не посягнёт на автономию Церкви.

— Какая тут связь? Я имею в виду, что картина Рафаэля не имеет отношения к религии…

— Как знать, Сегвита изучает такую вероятность.

— Монсеньор Сегвита… — Донна съела ложечку жасминового, которое Паоло уговаривал её попробовать, и обнаружила, что его вкус, оставшийся на языке, отнюдь не неприятен, как она того ожидала.

— Ну как, недурно, да?

— М-м… да, я бы сказала… вкус особый. — Ему надо угадывать каждое её желание, стараться угодить ей, зацепить её. — Монсеньор Сегвита должен был исхитриться пронести картину мимо всех тех паломников.

— Ты видела их сегодня утром, с плакатами «Освободите Рафаэля»? Урбинские прихожане протестуют против вмешательства государства и намерены добиться, чтобы картину выставили среди других реликвий на празднике, который состоится на будущей неделе. Кое-кто быстренько собрал деньги на адвоката, чтобы тот подал жалобу в римский суд, добиваясь освобождения «Муты». Если дело увенчается успехом, он заслужит репутацию единственного адвоката в истории, который сумел освободить Мадонну. — Он коротко рассказал о деле, в результате которого другая икона «получила свободу».

— А что с кровью на картине, если это действительно кровь?

— Кровь, можешь быть уверена! — сказал Паоло. — К вящему огорчению профессора Серафини. Он выступал утром по радио и был в ярости оттого, что Ватикан в лице монсеньора Сегвиты, епископа из Рима, расследующего это дело, запретил ему работать над Рафаэлем. Но ещё, уверен, и потому, что после всех его многолетних утверждений, что слёзы этих плачущих мадонн делаются с помощью краски и жира, слёзы «Муты» — настоящая человеческая кровь!

— Женская?

— Мужская. И конечно же, церковники тоже злы, поскольку кровь должна принадлежать женщине, по крайней мере! Картину не отдадут, пока учёные мужи из Ватикана не закончат свои тесты на ДНК. Думаю, что даже тогда Церковь будет только довольна, если окажется, что эти кровавые слёзы принадлежат самому Иисусу Христу!

— Они хотя бы проверили графа Маласпино — вдруг это его кровь?

— Проверили — и сегодня хотят взять кровь у всех нас, кто работал над картиной, даже у женщин. Тем временем картина будет оставаться в том виде, в каком есть. Но если Церковь и государство согласятся отдать её, нас — Шарлотту, меня, Анну — попросят на скорую руку подлатать бедную бунтарку, чтобы слёзы не потекли сильней.

— Значит, этим была вызвана сегодняшняя твоя неотложная встреча? — небрежно спросила Донна, будто её это не слишком интересовало, и, когда он помедлил с ответом, шею у неё жарко защипало.