Судя по одежде мужчин и их аккуратным усикам, снимок был сделан за двадцать лет до войны или через десять лет после неё. Как в наружности дома, типическое в них проступало сильнее индивидуального. Племенные маски вместо портретов, вынесла вердикт Шарлотта, призванные скрыть, а не подчеркнуть человеческую личность.

— Простите, но… — сказала она.

Прокопио нетерпеливо засопел. Ткнул пальцем в мальчика на плечах мужчины.

— Это я и мой отец, Теодоро Мадзини, а рядом с ним мой дядя Тито, оба мясники, хотя Тито — никудышный. Не умел управляться с ножом, можно было подумать, капусту шинкует, а не свинью режет. Сорок третий год, осень. Папа сделал отличный prisciutto, окорок, из кабана, которого убил старый граф. Тот любил убивать. — Высокий нахмуренный аристократ, стоявший рядом с подростком лет двенадцати-тринадцати, были старый граф и его сын. — Ваш влиятельный друг, — сказал Прокопио. — А те два смуглых гиганта — братья Монтанья; Доменико, тот, что справа, две недели назад погиб на свиноферме. Вот эти двое — Энрико Бальдуччи и его двоюродный брат Чезаре из Сан-Рокко, которые время от времени служат графу загонщиками, когда тот ходит на охоту. Другой двоюродный брат обоих Бальдуччи был священником, коммунистом. Очень речистый коммунист-священник — в наше время это крайне опасный вид священников. Человек, который заботился о людях долины, отвечал за них перед Богом, он, а не Папа! Понятно, почему такой человек недолго прожил во времена Пия Двенадцатого, который умел хранить молчание о планах нацистов.

Шарлотта пыталась сопоставить слова Прокопио и графа Маласпино, сожалея, что так мало знает об Италии военных лет. О гвельфах и гиббелинах она знала больше, чем об итальянских политиках двадцатого века.[99]

— Что случилось со священником? Вы предполагаете, что…

— Он исчез. Никто не слышал о нём после… — Он вернулся к фотографии. — А это Карло Сегвита, работавший десятником у старого графа.

Карло отличался брутальной красотой, но не во вкусе Шарлотты. Её никогда не тянуло к мужчинам, в которых бычья сила преобладала над остальными качествами. Сегвита, знакомая фамилия.

— Он имеет какое-то отношение к…

— Да, старший брат главного ватиканского охотника за чудесами. Когда был сделан этот снимок, епископ ещё не родился, но видите, как те же самые характерные черты, но в ином сочетании, могут привести к такому отличию? Карло был столь же ловок, сколько жаден, но не способен устоять перед бутылкой, как говорил дядя Тито, сам в этом деле совсем не ангел. Мерзкий, когда выпьет, но разума не терял, не то что дядя Тито. — Он ткнул большим пальцем в сторону кухни. — Старуха, она вдова Тито, а кретин, которого вы встретили тут, когда были в первый раз, тот, что с мулами, — это Анджелино, их сын. Он тронулся после того, как…

Прокопио замолчал на полуслове; снова появилась старушка и поставила на стол кофейник и помятое серебряное блюдо с горой разноцветных засахаренных фруктов, словно прямо с турецкого базара. Тут были пухлые вяленые абрикосы и финики, заполненные внутри зелёной миндальной пастой, цукаты из лимонных и апельсинных корок, блестящие от закристаллизовавшегося сахара, завязанные узелками и изогнутые ленты пастри, жаренного в масле, тёмные треугольники фруктового кекса, засахаренные мандарины, блестящие от сиропа, и в самом центре — четыре цельные груши, облитые шоколадом и с шоколадными листочками.

— Расстаралась для вас моя тётка.

— Действительно, не уверена, что смогу…

— Вы должны хотя бы попробовать. Обычно она приберегает такое угощение для Рождества.

Шарлотта положила себе самый маленький из абрикосов и немного цукатов. Оскорблённая такой скромностью, тётка Прокопио добавила ей на тарелку грушу в шоколаде и солидную горку пастри, покрытого, как инеем, сахарной пудрой. «Мы будто в арабской пустыне, на древней церемонии помолвки», — подумала Шарлотта, с беспокойством чувствуя, как её положение осложняется.

Старушка бросила злой взгляд на фотографию, лежавшую возле тарелки Шарлотты, и сделала движение, как бы собираясь унести вторую бутылку вина, ещё наполовину полную, и Прокопио поспешил обхватить бутылку за горлышко, с ухмылкой глядя на неё.

— Не любит, когда я пью. Слишком много я говорю. Как дядя Тито.

Снова буркнув что-то, возможно неодобрительное, женщина вышла. Прокопио постучал по снимку:

— Карло, он потом здорово потолстел, стал что те свиньи дальше по дороге.

— Потом?