— Почти все, дорогая. Ты должна позволить мне иметь свои маленькие секреты.
— Нет, Дадо, — сказала она, выпустив кольцо дыма, — лучше тебе рассказать всё до конца.
Он сжал ладонями её щёки и заглянул в холодные голубые глаза, которые так любил. Они неподвижно смотрели на него.
— Ты всегда говорила, что лучше не знать слишком много, Грета… Полагаю, ты имела в виду своего отца…
— О нём я и думаю… или, во всяком случае, о моей семье. Братья и я много потрудились, чтобы стереть прошлое. В них многие вкладывали — и
— Я прекрасно знаю, что держался благодаря деньгам твоих братьев, пока…
— Моим братьям и их компаньонам в Германии не понравится, если создастся впечатление, будто они попустительствуют чему-то такому, что связано с военными преступлениями… или любыми другими — особенно недавними.
— Нет, нет, разумеется. Бизнес, по крайней мере внешне, должен производить впечатление честнейшего. — Ему с трудом удалось подавить иронию. — Однако маловероятно, что эта история…
— Я выросла в маленьком немецком городке, Дадо. Никогда не надо недооценивать то, какой властью обладают слухи в маленьком городке. Ты видел это? — Она извлекла из кармана листовку и, развернув, показала ему. — Когда я утром приехала в Урбино, это находили повсюду — и, как мне сказали, на итальянском тоже. По слухам, это дело рук жены мэра и её дружков-коммунистов, а с переводом на английский постаралась наша приятельница Шарлотта Пентон.
Муж взял отпечатанную на дешёвой бумаге листовку и прочитал следующее:
♦
♦
♦
♦
Граф встретился глазами со взглядом жены.
— Но это всего лишь слабое подобие клятвы, произнесённой в прошлом году на Сицилии на похоронах Фальконе и его телохранителей. Только в Палермо клялись «не забывать Джованни Фальконе и всех, кто погиб, борясь с мафией». Это ерунда, Грета. Я не имею никакого отношения к мафии…
— Это не ерунда, Дадо! — оборвала она его. — На похоронах в Палермо присутствовало сорок тысяч. Сколько соберётся здесь? Люди объединяют силы. Это не ерунда, это повторение ситуации, в которой мы оказались много лет назад. А теперь скажи мне точно, с чем мы боремся?
Он помолчал в нерешительности. Она была не просто источником финансов, судьёй его вкуса, именно она возродила в нём почти угасшее желание жить. Без неё он был ничем. Она его путеводная звезда, так думал он, глядя ей в глаза, чей холодный блеск оставался почти таким же ярким во всё время его рассказа о трагедии. Он говорил по-итальянски, изредка переходя на немецкий. Ему и сейчас не хватило духу рассказать ей всё, и он цитировал дантовский «Ад», прибегал к литературным аллюзиям, замещая правду, потому что было свыше его сил говорить о том инциденте прямо и без утайки. Ощущение было такое, будто всё это случилось не с ним, а с кем-то другим, а он присутствовал лишь как свидетель. За прошедшие годы чувство вины прогрызло в нём путь наружу, как жирный червь в мешке с зерном.
— Это всё? — спросила она, когда он закончил. — Ни о чем не умолчал?
«Не всё, но достаточно», — подумал он.