Но еще более, чем холод, меня мучило сознание одиночества и беспомощности. Меня охватило смутное беспокойство и страх перед неизвестным будущим и неопределенным настоящим. Кораблекрушение, необитаемый остров не казались мне теперь такими заманчивыми, как вчера. Я приходил в отчаяние от одной мысли, что я не вернусь домой, что я никогда не увижу свою маму, и мои глаза наполнялись слезами. Несмотря на холод, я сидел неподвижно, склонив голову на руки.

После некоторого размышления я пришел к другому решению: я пойду прямо в Пор-Дье. Я не могу отправиться в Гавр, не повидав матери. Вечером я могу спрятаться в рубке нашего корабля, защищающего дом от морских ветров, и пробыть там до утра. Она и не узнает, что я был совсем рядом с ней. По крайней мере, я унесу с собой воспоминание и, если я не прав, оставляя ее одну, то мне самому, во всяком случае, не будет так тяжело.

Я взял свой узелок. Сегодня мне надо было пройти хотя бы двенадцать лье, и больше мне нельзя было терять ни минуты. Скоро взойдет солнце. Издали уже стало слышно щебетание птиц.

Я собрался с силами и пошел, и мне уже не было так грустно и тяжело; розовое зарево на востоке согревало своим светом и меня, и мои мысли, и все вокруг. Отчаяние, навеянное темнотой, рассеялось.

Туман, клубясь, поднимался над землей, на его беловатом фоне выступали темные старые подрезанные кроны ив.

Легкий ветерок пробежал по деревьям, стряхивая ночную росу. Трава и цветы, просыпаясь, тянулись навстречу солнечным лучам. Легкий аромат цветов наполнял воздух. Наступал день.

Мне вскоре пришлось подумать и о том, что природа, конечно, прекрасна и ею можно любоваться, но не мешало бы и подкрепиться: всюду меня окружали цветы, а плодов нигде не было видно. Может быть, мне и не следовало рассчитывать на случай, надеясь, что меня где-нибудь покормят или что я найду что-нибудь поесть.

Пройдя еще несколько шагов, я почувствовал сильнейший голод. В полях решительно ничего съедобного не было. В деревнях, через которые я проходил, по случаю воскресенья на столах у трактиров стояли блюда с большими кусками мяса. На окнах и прилавках в булочных лежали караваи хлеба, и золотистые лепешки распространяли запах поджаренного масла. При одном только взгляде на них у меня текли слюнки и сосало под ложечкой.

Когда один несчастный должник дяди жаловался ему, что он умирает с голоду, дядя не преминул посоветовать ему затянуть потуже поясок. И вот теперь я тоже попробовал это средство. Вероятно, те, кто указывает на это средство, никогда не применяли его. Я стянул жилетку на животе так, что едва мог дышать, мне стало жарко, но голод не утихал. Я решил, что если я буду меньше думать о нем, то буду меньше страдать, и я запел. Люди на дороге с удивлением оборачивались на мальчишку, который едва плелся с узелком в руках и во все горло распевал какие-то песни.

Песни не удавались – горло совсем пересохло. К голоду прибавилась жажда. К счастью, жажду утолить было проще: по дороге попадались ручейки, сбегающие к морю, и скоро мне попался один из них. Я выбрал чистенькое местечко, стал на колени, прилег к ручью и начал пить. Я пил, сколько мог выпить: нужно было наполнить желудок, если не пищей, то хотя бы водой. Помнится, однажды во время лихорадки я не ел четыре или пять дней, только пил воду.

Четверть часа спустя я обливался потом: это вода под влиянием солнца выходила наружу. Ужасная истома отнимала у меня последние силы, и сердце мое замирало. Я едва смог дотащиться до дерева, чтобы присесть в его тени. Никогда еще я не чувствовал себя настолько слабым: в ушах шумело, в глазах мелькали красные круги. Я был совсем недалеко от деревни. Но какая польза мне была от соседства людей, у меня же нет ни единого су, чтобы купить себе хлеба.

Надо было идти. На меня уже стали обращать внимание проезжающие. Не хотелось бы отвечать на вопросы, откуда я иду и куда, чтобы меня не отвезли обратно к дяде. Эта мысль меня приводила в ужас.

После отдыха ко мне вернулись силы, и я пошел дальше. Камни были острыми и твердыми, ноги устали, а солнце пекло́ невыносимо. Я понял, что если буду идти так же, как шел с утра, то упаду от истощения, и решил отдыхать через каждые пол-лье. И всякий раз, как только начинала кружиться голова, я поскорей садился в тень и отдыхал.

Я вошел в лес, и тут мое внимание привлекли красные ягоды, рассыпанные в траве. Земляника! Это была земляника. Не чувствуя усталости, я перескочил канаву. Склон одного из холмов был сплошь усеян ягодами, как грядки в саду: в лесах иногда попадаются такие поляны, покрытые земляникой, точно красным ковром. Впоследствии мне доводилось есть ягоды и крупнее, и красивее, но никогда земляника не казалась мне такой вкусной, как в это утро. В ней была моя сила, моя радость, моя надежда. Теперь можно было идти хоть на край света.

В лесу нельзя собирать ягоды быстро: надо идти, наклоняясь за каждой ягодкой. Утолив немного голод, я решил собрать ягод впрок, чтобы хватило на всю дорогу; может быть, их можно будет где-нибудь поменять на кусок хлеба.

Кусок хлеба – это была моя мечта. Надо было торопиться. День перевалил уже за полдень, а мне, вероятно, оставалось еще около шести лье до Пор-Дье. Ноги устали и болели, и я чувствовал, что следующий переход для меня будет длинней и медленней. Я выложил свой платок листьями, собрал в него ягод и вышел на дорогу освеженный и ободренный.

Но вскоре я снова устал, и уже садился на краю дороги не через пол-лье, как собирался, а намного чаще. Вероятно, и вид у меня был усталый. К счастью, на меня обратил внимание торговец рыбой, который шел впереди своих лошадей. Он остановился, посмотрел на меня и спросил:

– Вы, молодой человек, вероятно, очень устали?

– Да, немного.

– Это видно. Далеко ли идете?