— Во-вторых, — прервал его Левко, державший в руках несколько листов бумаги, — даже невооруженным глазом видно, что почерки, которыми написано заявление, переданное тебе лично Ревзиным, и полученное сегодня, не имеют ничего общего. Хотя это тоже предстоит проверить.
— Значит, анонимка?
— Анонимка-то анонимка. Но хотим с вами посоветоваться, Дмитрий Григорьевич, — продолжил Крымов. — В заявлении изложены факты, которые вполне могли иметь место, и потому требуют проверки, да и обвинения более чем серьезные, чтобы от них просто так отмахнуться. Думаю, что вы согласитесь с нашим мнением, ознакомившись с жалобой. Прочтите сразу все, потом будем решать, как быть дальше.
Смолянинов читал медленно, и чем дальше читал, тем больше убеждался, что, если даже ни слова в заявлениях не соответствует истине, он, начальник отдела уголовного розыска, должен временно отстранить от работы Логвинова и Карзаняна. А это — упущенное время, возможность для преступников замести следы, остаться безнаказанными. Кроме этого, пострадают ребята, которым тем самым будет оказано недоверие. Служебное расследование продлится не один день, и все это время они будут под подозрением, от которого потом придется долго отмываться. Ведь здесь речь идет не только о нарушениях законности, но и о прямом предательстве интересов службы.
Нахлынувшие мысли мешали сосредоточиться и Смолянинову приходилось снова и снова возвращаться к тексту. В заявлении, написанном от имени Ревзина, говорилось, что в июне текущего года он обратился в УВД с письмом, в котором сообщал, как в первые послевоенные годы купил за бесценок у бывшего пономаря местного монастыря Иннокентия семнадцать старинных книг. Все их, кроме одной, ему вскоре пришлось продать, так как он оказался без работы и без средств к существованию. Единственную оставшуюся инкунабулу он сохранил до сегодняшних дней. Ревзин давно собирался сдать ее, но боялся расспросов о происхождении книги. Только поверив в последние годы, что его правильно поймут и не отдадут под суд, он принял решение написать письмо и отнести книгу в милицию.
Письмо вместе с книгой, говорилось в жалобе, он отдал постовому у входа, который обещал, что передаст их куда следует. Но Ревзин якобы настоял, чтобы это было сделано в его присутствии. Тогда постовой остановил проходившего мимо работника уголовного розыска Логвинова и вручил ему письмо и книгу. Тот прочел письмо, поблагодарил Ревзина, пожелал ему всего доброго и заверил, что за давностью лет никакого наказания ему не будет, а книгу он сам направит в Москву, в Библиотеку имени Ленина с просьбой сообщить о получении. Несмотря на это, через семь месяцев книга в библиотеку не поступила, и Ревзин не получил уведомления ни из Москвы, ни из Управления внутренних дел. Значит, книгу похитили. Ревзин требовал принять меры к вору в милицейской форме.
В этом же заявлении сообщалось о том, что участковый Карзанян вместо того, чтобы бороться с хулиганами и пьяницами, потворствует им. К этому было приложено заявление, в котором говорилось:
«Я, Хорева Нина Власовна, обращаюсь к Вам с просьбой разобраться. Дело в том, что я познакомилась с Карзаняном, который работает в милиции. Мы начали встречаться и вступили в гражданский брак.
Он познакомил меня со своими «друзьями», которые работают в универмаге в винном отделе, — Федоровой, Петровой, Галимзяновой и другими.
Федорова в это время жила вместе с Абакиным С., который нигде не работал и не был прописан нигде. Зная об этом, Карзанян никаких мер не принимал, хотя он участковый этого участка, так как был с Федоровой в дружеских отношениях и неоднократно мы присутствовали на дружеских попойках в ее квартире и у нее на работе (в подсобном помещении винного отдела).
Спустя некоторое время Федорова, узнав, что Абакин живет с другой женщиной, начала его терроризировать. Это выражалось в том, что по ее просьбе Карзанян стал звонить в милицию того района, где жила эта женщина, и даже приезжал, заявляя, что по данному адресу проживает без прописки Абакин.
Так возникает вопрос, почему же, когда Абакин жил на его территории, то Карзанян сквозь пальцы смотрел на нарушение паспортного режима и сам грубо нарушал нашу социалистическую законность. Находясь в дружеских отношениях с Карзаняном, указанные продавцы после окончания работы винного отдела в моем присутствии продолжали торговать, но уже по другим ценам, а он их охранял.
После ухода от меня Карзанян стал звонить мне и моим соседям и угрожать. Неужели таким может быть сотрудник милиции, офицер? Какой же пример этот наставник показывает молодым сотрудникам? Как он может на такой должности разбирать людские судьбы, если сам является участником гнусных торговых махинаций и ведет аморальный образ жизни? Поймите меня правильно, я не мщу ему, а хочу помочь, чтобы он выбрал для себя правильный путь работы и в личной жизни.
Прошу Вас разобраться в его недостойном поведении сотрудника милиции и дать мне ответ о принятых мерах».
— Ну, что скажешь? — спросил Левко, когда Смолянинов закончил читать.
— Что тут скажешь? Надо проводить служебное расследование. Только я буду настаивать, чтобы оно было негласным. И ребят от розыска по делу Ревзина не отстранять.
— Как ты себе это представляешь? — удивился Левко.
— А так, работа работой, а расследование само по себе. Оба заявления сплошной вымысел, во всяком случае, по отношению к Логвинову и Карзаняну. Вы же сами считаете, что Ревзин его не писал. А что касается этой Хоревой, то здесь тоже липа. Я настаиваю на своем предложении, иначе буду требовать, чтобы к этим жалобам отнеслись как к анонимным.
— Ну уж, во всяком случае, заявление Хоревой придется проверять, — заметил Левко.
— Конечно, если она в самом деле существует.