Помимо гнездовского комплекса, в СССР были обнаружены фрагменты надписей и цифровых расчетов на амфорах и других сосудах X века в Тамани (древней Тмутаракани), Саркеле и причерноморских портах. Письменность на основе различных алфавитов (греческого и кириллического) использовало разноплеменное население древнейших городов и протогородов, находившихся на важных торговых путях. Торговля стала той почвой, которая способствовала постепенному распространению по всей территории Руси приспособленной для славянской речи и удобной для письма кириллицы. В данном случае интересы торговцев и христианского духовенства пересекались. Хотя отметим и стремление славян к «особому пути»: всё-таки они избрали кириллицу, а не греческий алфавит! Хотя в русской церкви в те годы главную роль играли греки.
Берестяные грамоты
Долгие годы было принято считать, что славянская письменность развивалась только за стенами монастырей, а культура сплошь была церковной. Это заблуждение. Не было в ХХ веке более выдающегося историка, чем академик Борис Александрович Рыбаков. Он был нашим старшим современником… Многие его исследования проливают свет на прошлое славянской письменности. Приведём небольшую цитату:
«Существует укоренившееся мнение, что церковь была монополистом в деле создания и распространения книг; мнение это усиленно поддерживалось самими церковниками. Верно здесь лишь то, что монастыри и епископские или митрополичьи дворы были организаторами и цензорами книжного списания, выступая нередко в роли посредников между заказчиком и писцом, но выполнителями зачастую оказывались не монахи, а люди, не имевшие никакого отношения к церкви. Мы произвели подсчёт писцов в зависимости от их положения.
Для домонгольской эпохи результат был таков: половина книжных писцов оказалась мирянами; для 14–15 вв. подсчёты дали следующие результаты: митрополитов — 1; дьяконов — 8; монахов — 28; дьяков — 19; попов — 10; «рабов божьих» — 35; поповичей — 4; паробков — 5. Всего по нашему подсчёту 63 мирянина и 47 церковников, т. е. 57 % ремесленников-писцов не принадлежало к церковным организациям. Основные формы в изучаемую эпоху были те же, что и в домонгольскую: работа на заказ и работа на рынок».
Письменность вошла в древнерусский быт. И берестяные грамоты стали самым важным свидетельством высокой культуры наших древних предков. Это бесспорно. Бесспорно и то, что находят их, главным образом, в Новгородской и Псковской земле и в Смоленске, а кроме того — в Твери, Витебске, Старой Рязани, Вологде, в Звенигороде Галицком и Москве. То есть, там были очаги наиболее утончённой книжной и письменной культуры. Берестяные грамоты написаны в кириллической традиции. С тех пор, как в Новгороде была найдена первая берестяная грамота, историки собрали целую библиотеку текстов на березовой коре, рассказавших много нового о жизни.
Дело было так. 26 июля 1951 года, участники Новгородской археологической экспедиции трудились на новом Неревском раскопе, что в самом центре города, к северу от кремля. Слой за слоем они поднимали мостовые древней Холопьей улицы, надеясь отыскать что-нибудь под почерневшими торцами. Трудилась там и 30‑летняя работница Новгородского мебельного комбината Нина Акулова, решившая подработать на раскопках. Она-то и углядела в щели между бревнами туго свернутый кусочек бересты и собралась уже отбросить его в сторону как ненужный мусор, но из любопытства развернула.
На грязной коре были процарапаны буквы, и Нина на всякий случай позвала начальника участка Гайду Авдусину. Увидев находку, та потеряла дар речи, а опомнившись, побежала за начальником экспедиции — профессором Арциховским. Артемий Владимирович тоже не мог сначала выговорить ни слова, а потом не своим голосом закричал: «Премия — тысяча рублей! Я этой находки ждал 20 лет!». Арциховский в самом деле искал бересту с письменами еще с 1932 года, когда только возглавил раскопки в Новгороде. Его вдохновляли данные источников: к примеру, в XII веке монах новгородского Антониева монастыря, средневековый ученый и религиозный мыслитель Кирик Новгородец сообщал, что горожане бросают исписанные грамоты на землю и ходят по ним, и предавался размышлениям, не грех ли это. Выбрасывать дорогой пергамент или редчайшую тогда бумагу никто бы не стал, значит, речь, скорее всего, шла о бересте — дешевой и доступной всем. Много позже, в конце XIX века, новгородский любитель старины, выдающийся краевед Василий Передольский нашел несколько таких грамот и показывал их всем желающим в своем домашнем музее. Но тогда наука не оценила эти находки: при разборе коллекции после смерти собирателя грамоты попросту выкинули. Участники первых археологических экспедиций в Новгороде свернутые кусочки бересты считали поплавками, а писала — заостренные палочки, которыми процарапывались буквы, — чем-то вроде сапожного шила.
Арциховский думал иначе: с его точки зрения, во времена Древней Руси береста была обычным материалом для письма. Обычным, но весьма хрупким: лишь в болотистой новгородской почве он мог сохраниться на протяжении столетий. Правда, и здесь полоски коры скручивались так, что развернуть их без повреждений было очень сложно. Помог реставратор экспедиции Алексей Кирьянов, который промыл найденную Акуловой грамоту теплой водой с содой, а потом зажал между двумя стеклами.
В таком виде ее повезли в Москву в Академию наук Михаилу Тихомирову, специалисту по древнерусской письменности. Он установил, что текст, написанный в конце XIV века, содержит список податей, которые крестьяне платили трем землевладельцам: Фоме, Иеву и Тимофею. Арциховский был уверен, что найдутся и другие грамоты, и не ошибся. До конца сезона на Неревском раскопе их отыскали еще восемь: оброчную ведомость, переписку купцов о поставках пива, жалобу женщины по имени Гостята, которую прогнал муж… Десятым номером стала берестяная солонка, на ободке которой прочитывалась загадка:
«Есть град между небом и землей, а к нему едет посол без пути, сам немой, везет грамоту неписаную». Над отгадкой пришлось побиться: видимо, речь здесь идет о Ноевом ковчеге, куда голубь принес масличную ветвь — знак окончания потопа.
Выдвигались предположения, что Новгород — это только начало, вот-вот берестяные грамоты отыщутся и в других городах. Действительно, уже в 1952 году экспедицией Даниила Авдусина (мужа Гайды Авдусиной и тоже ученика Арциховского) такая грамота была обнаружена на Гнёздовском городище под Смоленском. Позже берестяные свитки находили в Пскове, Твери, Москве, Старой Рязани, а также в Старой Руссе, Торжке и Вологде, подчинявшихся некогда Новгороду. В конце 1980‑х отыскали их и далеко на юге — на раскопках летописного Звенигорода близ Львова. И… все. Из 1185 найденных берестяных грамот 1081 — новгородского происхождения. Конечно, в другой почве береста сохранялась хуже, но это не объясняет почти полного отсутствия грамот в иных землях. Скорее уж дело в непохожести богатого и своевольного Новгорода на прочие русские города. С XI по XV век он жил независимо от великокняжеской власти, и как раз этим периодом датируются все дошедшие до нас грамоты.
Весьма примечательны в связи с этим записи самого, пожалуй, знаменитого автора берестяных грамот — мальчика по имени Онфим предположительно шести-семи лет. В 1956 году на том же Неревском раскопе была найдена целая россыпь грамоток, потерянных или выброшенных им.
Здесь школьные прописи, переписанные отрывки из церковных книг и многочисленные рисунки, которыми Онфим украшал «поля» своей берестяной «тетрадки». Наибольшую известность получило трогательное изображение им бравого всадника, поражающего врага: наверное, мальчик мечтал стать таким же. А на донце берестяного туеска, которое, видимо, дали ему для упражнений в письме, он нарисовал странного зверя с рогами и закрученным хвостом (подписано: «Я звере») и рядом начал послание: «Поклон от Онфима к Даниле».
Понятно, что это черновик, как и многие берестяные грамоты. Кое-что из написанного (прежде всего официальные документальные записи) затем переносилось на пергамент, а предварительные наброски и все остальное практичные новгородцы выбрасывали. Диапазон этого «остального» очень широк: преимущественно деловые и хозяйственные письма, но встречаются и молитвы, и заговоры, и любовные записки, и даже шутки. В грамоте № 842 (10–40‑е годы XII века) содержится первое в славянском мире упоминание о колбасе, а грамота № 259 сообщает: «Я послал тебе ведерко осетрины». Текст грамоты № 521 (начало XV века) носит характер любовного заклинания: «Так пусть разгорится сердце твое и тело твое и душа твоя [страстью] ко мне и к телу моему и к лицу моему». В грамоте № 566 — приглашение на свидание: «Будь в субботу ко ржи или подай весть». Грамота № 752 (как и приведенная выше, рубежа XI–XII веков) — письмо девушки: «Что за зло ты против меня имеешь, что в эту неделю ты ко мне не приходил? <…> Если бы тебе было любо, то ты бы вырвался из-под [людских] глаз и примчался… Хочешь ли, чтобы я тебя оставила? Даже если я тебя по своему неразумению задела, если ты начнешь надо мною насмехаться, то пусть судит тебя Бог и я». Интересно, что это письмо получатель разрезал и выбросил в помойную яму: похоже, он не хотел, чтобы послание попалось на глаза жене или новой подруге.
Впрочем, грамоты — далеко не главное новгородское открытие нового тысячелетия. Так, в 2000 году была найдена древнейшая из дошедших до нас книга Руси, созданная на рубеже X и XI веков: на деревянных табличках, покрытых воском, записаны библейские псалмы. Тогда же в Людином конце раскопали архив городского суда — больше сотни зафиксированных на бересте черновиков юридических документов. Там же были обнаружены деревянные бирки для запечатывания мешков с пушниной — акцизные марки XI столетия. Между прочим, слово «бирка» (скандинавского происхождения, от birk — «береза») напоминает о том, что на бересте писали и в других северных странах.
В 2007 году при раскопках в Тайницком саду Московского Кремля была найдена третья в столице и самая большая из всех известных (370 слов) берестяная грамота (еще одна ее особенность в том, что она прописана чёрным, а не процарапана). Это опись имущества некоего Турабея, видимо ордынского баскака, владевшего в XIV веке немалой частью Кремля (тоже своего рода сенсация). Четвертая московская берестяная грамота была обнаружена археологами в 2015 году в Зарядье, и тогда же первая такая грамота нашлась в Вологде. Сегодня интерес исследователей связан как с севером Древней Руси, поселениями новгородцев, так и с югом, где открываются все новые следы существования там «березового» письма. Например, в Киеве в 2010 году нашли аккуратно обрезанный лист бересты — заготовку для грамоты.
При помощи берестяных «архивов» ученые смогли детально восстановить облик древнего Новгорода и назвать по именам сотни, если не тысячи его жителей. По мере нахождения грамоты публикуются в академических изданиях (вышло уже 11 томов), а недавно их полная база появилась в интернете.
Готовились грамоты так: бересту срезали с дерева, высушивали под прессом, а потом костяным или металлическим писалом процарапывали текст на внутренней, более гладкой стороне. Другой конец у писала был закруглен, поскольку писали им и на восковых дощечках и с его помощью можно было затирать написанное. Когда же появились первые грамоты? Под 1030 годом новгородские летописи сообщают, что великий князь Ярослав приказал горожанам отдать 300 детей «учити книгам». Вероятно, из этих детей и вышли первый городской книжник с необычным именем Упырь Лихой, писец Остромирова Евангелия дьякон Григорий… По словам Андрея Зализняка, именно это поколение, «восприняв письмо в стенах храма, вынесло его на улицу».