— Я теперь знаю, для кого было создано это платье… — шепнула она.

Я видела, как Томас поднялся за ней со своего места, не отрывая глаз от моей оголенной груди.

— Оно создано не для меня, — вздохнула я, поворачиваясь к ним спиной. Как и мое недавнее платье из клуба, тонкие бретельки скрещивались на пояснице, и никакого кусочка ткани не прикрывало отчетливый рисунок шрама, беспощадно пересекавшего меня от плеча до пояса. Я не готова была представить его обществу, что соберётся на балу.

Татьяна подавила сочувственный вздох, а я украдкой глянула на Томаса. Несмотря на хмурый вид, в его глазах я совершенно отчётливо видела свою победу. В его взгляде не было ничего светлого, ни одной эмоции, что походила бы на нежность, любование, симпатию… синие глаза были почти чёрными от едва ли не звериного желания, которое я распаляла в нем с каждым днём. И вот проблема, я уже даже не понимала, делалось ли это мной намеренно, и считалось ли все происходящее бесчувственной игрой.

Я задумчиво водила кончиками пальцев по тканям, выбирая, какое платье примереть следующим. Но вдруг рука замерла и, уверенная, что мне показалось, я раздвинула наряды в стороны. Передо мной висело тяжёлое платье с огромной пышной юбкой из парчи и бархатным бюстье насыщенного дорогого оттенка бургунди.

Когда я вышла в нем в зал, ступая медленно и осторожно, неся это роскошное платье на себе подобно тяжкому бремени, голоса Татьяны и Алины, раздававшиеся из-за соседней двери, будто тонули в каком-то ином мире. На подиуме, отражаясь одновременно в четырёх зеркалах, была какая-то другая девушка, не я.

— Томас, что это платье делает среди моих? — Спросила я севшим от ужаса голосом, неотрывно глядя на свое отражение. Это он его выбрал, и я догадывалась, что за разговор потянет за собой мой вопрос.

— В каждой семье есть традиции, — тихо заговорил Томас из своего угла, — независимо от достатка, — он встал и, не отводя глаз от зеркала, начал приближаться ко мне, — чем богаче семьи, тем нелепее могут показаться их традиции. Например, в семье Эркертов каждому рождённому в законном браке потомку присваивается свой цвет. Цвет его удачи, благополучия, личности. Своего первенца Наталья Эркерт отметила как малахитовый, — Томас поднялся ко мне на подиум и встал позади. Мы вместе смотрели на пару, копировавшую все наши движения по ту сторону зеркала. — Близнецов она рожала тяжело. Прогноз был неутешительный, либо она, либо дети. Она выбрала близнецов и выжила. Их цветами стали бордовый и синий, как вена и аорта, что качают кровь в материнское сердце, — у девушки в отражении по щеке покатилась слеза. Томас стоял ко мне вплотную, его широкая грудь упиралась мне в спину. Он медленно склонился ко мне и коснулся губами уха, — Агата, это твой цвет, никому на свете бордовый не шел бы лучше, чем тебе. Выбери его. — Мы с девушкой в отражении синхронно закрыли глаза под последовавший дальше поцелуй. — Ты выиграла…

Одна рука Томаса обвилась вокруг моей талии, еще ближе прижимая к себе, жар пальцев другой обжег верхушку моего шрама. Девушка в отражении готова была спалить все мосты и развернуться к нему, но я уже пришла в себя.

Шагнув от Томаса с подиума, я развернулась, чтобы посмотреть ему в глаза:

— Ты работаешь на моего деда и не знаешь настоящей истории нашего рождения? Она не хотела еще детей! Она травила нас, как только могла! Мама велела делать все возможное, что бы жила ОНА! — Крикнула я. — Если бы дедушка не пригрозил ей лишением состояния, если бы не ходил по пятам всю ее беременность, меня бы тут не было! Бордовый и синий это цвета трупов! Утопленного акушера, что рассказал деду о выборе между внуками и невесткой, и сгоревшей в пожаре своего собственного дома медсестры, что вынимала нас из утробы матери! — По щекам текли слезы злости и отчаяния. Они делали это против моей воли, но я все равно позволяла Томасу их видеть.

— Но почему? — Спросил он, спустившись с подиума, но не приближаясь ко мне.

— Думаешь, если бы у нас был ответ на этот вопрос, мы бы ненавидели собственных родителей?!

Платье будто стало живым, превратилось из дорогой тряпки в бушующее пламя, тянувшее меня к земле, не давая вдохнуть или пошевелиться. Я бросилась в свою примерочную, спотыкаясь об подол и не видя ничего от слез. Вот что творил со мной мой цвет. Он напоминал мне о той, кем я снова должна была стать. Задыхаясь от паники, я пыталась расстегнуть тонкую молнию, но мне никак не удавалось.

— Я помогу, — процедил сквозь зубы Томас, но я даже не почувствовала его прикосновения. Когда молния поддалась, я рухнула вниз вместе с платьем. Томас опустился на пол рядом со мной, не понимая, что так сильно на меня подействовало. Под его пристальным взглядом я, почти голая, ещё никогда не чувствовала себя такой беззащитной. Платье цвета бургунди, напоминание о рождении и почти стон, сорвавшийся с губ Томаса на том чертовом подиуме, вкупе подействовал, как лекарство от похмелья.

Меня действительно никто никогда не любил.

— Уходи, — выдавила я наконец, — я обещала стать твоим ночным кошмаром, и ты признал, что мне это удалось. Игра окончена. Все, что ты сказал тогда на парковке, чистая правда. И я никогда тебя не хотела.

Томас медленно поднял мое лицо за подбородок. Он взволнованно всматривался в мои блестевшие от слез глаза, а потом большим пальцем прочертил траекторию до уголка моих губ.

— Все это ложь, — почти шёпотом проговорил он, поднялся на ноги и вышел, плотно закрыв за собой дверь.

Несмотря на поочередные взывания Алины, Вики и Татьяны, больше я из своей примерочной не выходила. Только когда они втроём забарабанили в дверь, угрожая и требуя моего мнения о выбранных платьях, я сдалась.