Я обернулся на Томаса. Он, как и я, рвался в Гамбург со страшной силой. Но, если я поскорее мечтал оставить в прошлом и Петербург, и свое, признаю, разбитое сердце, для него еще ничего не было кончено, и он мог найти способ отстоять Агату.

Машина Уго плавно скользила по вечернему проспекту. Я старался не смотреть в окно, чтобы взгляд не зацепился за кофейню, где работала Алина. Тайлер нервно жевал старый галстук дедушки, сидевшего тут же, на заднем сиденье. Его сморщенная от старости и власти рука спокойно почесывала шелковистое ухо собаки. А я то думал, мне придется на коленях умолять позволить забрать Тайлера с собой. Вся наша с Агатой банда должна была прилететь к нам на летние каникулы в Испанию на дедушкину виллу, так что временно хозяином квартиры был назначен Свят, а моего бмв — едва не умершая от счастья Эллина. Единственный, кто оставался в Петербурге столь же неприкаянным, каким чувствовал себя я, был волчок. Он так и останется ждать неизвестности на своем парковочном месте, пока я не исцелюсь достаточно, чтобы его кому-нибудь подарить или продать. Пока воспоминания о Алине не выветрятся из его салона и из моей головы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍У меня зазвонил телефон, и я удивленно уставился на имя абонента. Звонил Михаил Васильевич, дедушка и Северной оранжереи, которому я оставил свой номер на случай необходимости.

— Доброе утро, — взволнованно ответил я. — Михаил Васильевич, с вами все в порядке?

— Да, Андрюша, здравствуй! — Прозвучал его хриплый старческий голос. — Все у нас хорошо! Но мы тут прознали, что уезжаешь ты скоро. Может быть, времечко найдется, заедешь к нам проститься? Мы даже ведь не отблагодарили тебя за помощь. По гроб жизни благодарны будем за нашу оранжерею.

Старик закашлялся, мое сердце сжалось в тиски. Крепко зажмурившись, я ответил, что постараюсь.

— Кто звонил? — Поинтересовался дед, но я только покачал головой в ответ и откинулся на сиденье. Горло так сцепила боль, что я даже не мог говорить. Эта чертова оранжерея меня бы добила. Я был просто не готов приехать туда один. Без нее.

Томас развернулся ко мне с переднего сиденья.

— Адриан, — позвал он, — думаю, это твой последний шанс.

Дедушка нахмурился и глянул на часы.

— Хорошо быть владельцем самолета. Вылетаешь, когда захочешь. Мне нужен счастливый наследник, а не это сопливое месиво. Адриан, если дело в женщине, я готов сдвинуть наш вылет на два часа. Решать тебе.

Вылетим в семь, успеем как раз к сожжению костров на Эльбе. Вылетим в девять, застанем только догорающие дрова. Агата все равно не ждала нас так рано. Она простит.

— Едем, — выжал из себя я.

Зайти в оранжерею в третий раз было так же волнительно, как и в предыдущие два. Зайти туда без Алины было чудовищно неправильно. Волна спокойствия больше не накрыла меня, я не почувствовал приятного томления в сердце и больше не ощущал себя, как дома. Дед заинтересованно оглядывался по сторонам. Тайлер послушно сидел у его ног, взволнованно ловя кожаным носом незнакомые запахи.

— Добрый вечер! Добрый вечер, наш спаситель! — Навстречу нам уже спешила Анна Ивановна в цветастом платье и шерстяной жилетке, тронутой местами молью. Когда она привлекла меня себе на грудь, Тайлер подорвался и залаял, очевидно давая понять, что я под надежной охраной. Но бабушка бесстрашно опустилась перед ним на колени и принялась нахваливать его карие глаза, белоснежные лапы и светлую макушку. Тайлер, падкий на лесть, в замешательстве оглянулся на меня. Я подмигнул ему и представил своего деда. Выскочивший из глубины оранжереи Михаил Васильевич в резиновых сапогах до колен и свободной рубахе, заправленной в тренировочные штаны, и Уильям Эркерт в идеально скроенном костюме-тройке выглядели, как небо и земля. Дедушки из разных миров, волею случая столкнувшиеся под одной крышей.

Михаил Васильевич, не мешкая, протянул моему деду для пожатия руку. Тот с улыбкой протянул свою.

— У вас чудо а не внучок! — Заговорила Анна Ивановна. — Если бы не он, не было бы у нас уже крыши над головой.

Она любовно обвела рукой грязную стеклянную крышу. Я попятился. Мой дед не был в курсе этой инвестиции. Но он оценивающе обвел взглядом все пространство оранжереи и многозначительно зыркнул на меня.

— Хорошее дело. В юности я тоже вкладывал деньги в дорогие сердцу вещи.

Они повели нас к беседке, где неизменная парочка, самовар и граммофон, уже ждали гостей. У меня сердце кровью обливалось, когда я наблюдал за безуспешными стараниями хозяев оранжереи увлечь рассказами моего искушенного жизнью и денежками деда. Но тот, нужно отдать ему должное, хотя бы пытался выглядеть заинтересованным. Даже спросил один раз: