– Схватки начались.

– О черт. – Похоже, он запаниковал.

– Знаю. Еще рано. Первые роды обычно запаздывают!

– Хочешь сказать, что ребенок нарушает твой график? – Я не была уверена, что он шутит. – И почему я вообще тебя слушаю?

– Кто-нибудь может завтра подменить тебя на занятиях? – спросила я, начиная все с начала.

– Ох!

– Ну ничего, первые роды всегда долгие. Мы будем ждать тебя.

– Ага. – Саймон уронил телефон. Я услышала, как он мечется и ругается, а потом дверь захлопнулась.

– Саймон?

Я поняла, что он уже едет.

Я знала, что роды могут быть травмирующими, но сейчас, сидя на кушетке и чувствуя, как схватки сводят и тянут мои мышцы, я была совершенно спокойна. Взяв заранее сложенную сумку, я шла по мощеной улице к маленькой деревенской больнице, думая, что физическая нагрузка поможет мне расслабиться и ровно дышать. Я ввалилась в двери.

– Je vai sav oirun bébé[4], – сказала я медсестре на стойке регистрации.

– Comment vous sentez vous?[5]

– Bien, – сказала я. В смысле «хорошо». Так оно и было.

Медсестра устроила меня в палате. Немного посуетилась на предмет того, кому я должна позвонить. Я уже достаточно насолила Энди и, хотя он лежал в другом крыле этой же больницы, понимала, что должна дать ему спокойно полечиться. Поэтому я заверила медсестер, что Саймон уже в пути. Я не добавила, что он едет из Англии, а они и не подумали спросить.

Я лежала на кровати в жесткой от крахмала рубашке, вокруг резко пахло антисептиком. Я впервые поняла, что означает выражение «волны боли». Схватки были похожи на погружения под воду. Можно было спокойно поддаваться им, ведь я знала, что все равно вынырну. С помощью пульта дистанционного управления я настроила высоту кровати. Послышался странный звук, как будто лопнул пузырь, и нарушил мое безмятежное настроение. Я не поняла, что это за шум, но при следующем приступе схваток мне показалось, что вокруг моего живота сомкнулись тиски и сжали меня с силой, которой я никогда раньше не испытывала. Мне хотелось хоть на секунду остановить схватки, но они продолжались. Мою голову затуманили самые темные мысли. Я пыталась найти в них просвет.

В перерывах между схватками я старалась подбодрить себя. Пришла медсестра, чтобы проверить, как у меня дела. Анестезии я не хотела. Она потерла мне спину. Я знала, что ожидание боли может усугубить ее, поэтому старалась выкинуть все из головы. Тут снова начинались схватки, как будто две огромных руки хватают меня во всю длину моего тела и выжимают.

Потом проведать меня пришел врач и сказал нечто, из чего я поняла только одно слово – «быстро». Роды продолжались, пока я не почувствовала, что вот-вот умру. В какой-то момент ребенок изменил мое отношение к собственному телу. Я больше не боялась, что мне будет больно, что вывернусь наизнанку или умру. Я хотела одного: чтобы мой ребенок вышел наружу. Неважно как. Это не было любовью. Совсем не то чувство, которое я испытывала к маме или к Саймону. Это было отчаяние.

К моему животу был прикреплен датчик сердцебиения плода, и я слышала ровный пульс. Я начала воображать, что я бомба. Я бы с радостью взорвалась, лишь бы ребенок выбрался. До этого я предполагала, что страх – это всего лишь чувство, предупреждающее тело об опасности. По мере того как усиливались схватки, смерть становилась чем-то близким, а не просто возможным. Она становилась реальностью. Статистическая вероятность того, что я переживу роды, для меня ничего не значила. Страх был настолько силен, что разинул пасть и проглотил меня.

Но в какой-то момент и это ощущение покинуло меня. После особенно сильного приступа схваток мое настроение изменилось. Страх больше не гнездился в теле. Я не боялась смерти. Наоборот, я с ней свыклась. Я ждала ее с нетерпением – возможно, как и все когда-либо рожавшие женщины.