Женщина нахмурилась в ответ. Франция славится первоклассным послеродовым уходом, но сестрам некогда разводить вежливость. Она схватила мою руку, чтобы я плотнее обхватила малыша, затем толкнула в спину, чтобы наклонить ее под правильным углом. Я слышала, что во Франции уровень грудного вскармливания ниже, чем в других западных странах, и теперь догадалась почему. Она толкала, сгибала и комментировала.
Очевидно, у меня получалось плохо. Мои соски ей не нравились. Лучше бы у меня была большая грудь. Может, мне стоит попробовать сесть в кресло.
От этих поучений я и сама чувствовала себя как ребенок – неуспевающий школьник. Измученная и истерзанная, я все еще ощущала прилипший к коже запах смерти. Я начала плакать, даже не пытаясь скрыть слезы. Медсестра взяла моего ребенка на руки. Как будто делая мне одолжение, она дала понять, что у меня есть минутка, чтобы прийти в себя. Повернувшись ко мне спиной, она качала моего ребенка, шепча что-то успокаивающее в его маленькое ухо.
Моим первым побуждением было вскочить и отнять ребенка. Мое!
Разве она не видела, что я только что сделала? Я создала эту жизнь, и я же сохранила ее.
Но я ничего не сказала. Вместо этого я сидела и плакала – в заляпанной кровью сорочке, на механизированной кровати, под уродскими занавесками. Мне давали крекеры и апельсиновый сок и обращались со мной, как будто я больна. Мне ли разевать рот и говорить им, что я герой. Все решили бы, что я рехнулась.
Часть четвертая
Струк не вернулся. Дочь терпеливо ждала, не поднимая шума, и все равно он не вернулся. Она вообразила, что они играют в игру и Струк прячется. Заглядывая за каждый камень и дерево, она шумела, подражая зубру. Но он не смеялся. Не кричал. Не выскочил и не завопил во весь голос: «Бу-у!»
Дочь развела костер на случай, если он заблудился. Бросила в огонь зеленые ветви и в качестве сигнала выпустила в небо черный дым. Если он и увидел это, то не повернулся и не направился в ее сторону. Она кричала и звала, забралась на дерево, чтобы посмотреть как можно дальше вокруг. Уже под вечер Дочь начала выискивать его следы, пытаясь проследить каждый шаг. Струк часто ходил бессмысленными кругами, и эти следы перепутались со следами от повседневного хождения вокруг лагеря. Каждый найденный отпечаток, казалось, в очередной раз говорил о потере.
К закату она ушла далеко от помеченного косыми надрезами дерева, от которого Струк начал свой путь. Он перешел через скалу, которая поднималась из земли, как сгорбленная спина, а затем перепрыгивал с камня на камень. Она то находила следы его ног, то снова теряла. Это не было похоже на следы удравшего из дома ребенка, которого вело безудержное любопытство, возникшее вместе с первым вкусом свободы. В семье иногда рождались дети, склонные к таким побегам. Их называли искателями, и они бежали туда, куда вела их прихоть. Чаще всего их ждал ранний конец, как случилось с одним из ее братьев. Мальчик, еще младше Струка, угодил в пасть льву, прежде чем они успели заметить, что он ушел. На месте встречи девочка из другой семьи точно так же утонула в открытом устье реки. Правда, иногда искатель находил что-то новое – потерянное орудие или закопанную и забытую посудину – и гордо приносил домой. Но Струк определенно не принадлежал к искателям.
Раньше он никогда не убегал. И ведь Струк достаточно большой, подумала Дочь, чтобы понимать, что делает. Больше всего ее удивили скорость и расстояние, которое, судя по следам, он преодолел. Он шел по прямой и явно с какой-то целью. В отличие от Дочери, которой приходилось часто останавливаться, чтобы растереть отекшие ноги.
Чем дальше она спускалась по склону, тем больше ее легкие распухали от сухого воздуха. Это был дальний склон горы, противоположный тому, у которого шла рыба. Семья не ходила в эти края, потому что летом там было слишком сухо, а зимой слишком холодно. Там было меньше деревьев, защищающих тело от ветра, а снег падал густыми хлопьями, и ему ничего не препятствовало.
Вскоре стемнело, слабая луна давала мало света. Она вообразила, что за каждым поворотом прячутся странные, сверкающие глаза и языки, облизывающиеся при виде круглого живота и полных грудей. Несмотря на темноту и пересеченную местность, Струк не остановился. И в своем нынешнем состоянии она не собиралась его ловить.
Но это не помешало Дочери идти по следам Струка. Больше всего на свете ей хотелось отыскать его. Ведь, кроме нее, его некому было защитить. Мысль о том, что мальчик сейчас один в темноте, вызвала такой же страх, как когда змея заползла ему на спину, и когда большой медведь поднял голову, и когда она не смогла вовремя распознать у него жировую болезнь. Эти воспоминания затуманили ее глаза, так что она почти ничего не видела перед собой. Но, когда небо окрасилось в рассветные цвета, пришлось остановиться. Дочь смотрела и смотрела, но она потеряла его следы. А без следов идти было некуда. Она только отдалится от него. А что, если он вернулся в лагерь и сидит у очага один, недоумевая, куда она ушла?
Возвращение в лагерь было трудным и медленным, и буря была уже на подходе. Снег посыпался крупными хлопьями. От мысли, что Струк остался где-то на холоде, в груди Дочери образовался черный провал, ведь в лагерь он не вернулся. Там ее встретили только тучи, такие низкие, что почти задевали землю. Пока хижина не закончена, ей нужно более безопасное убежище. Вещь, жизненно необходимая, чтобы выжить в бурю, – большая шкура, прикрывающая верх, – пропала из хижины сестры. У нее была только тонкая летняя шкура, которую она принесла с рыбалки. Приподняв губу, она почувствовала сильное давление воздуха на десны. Буря разразится к концу дня и будет сильной. Землю покрывал только первый слой снега, этого мало, чтобы построить снежную пещеру. Она нашла дерево, глубоко вросшее в склон. Под корнями начиналась нора. Как будто медведь начал там рыть берлогу. Она нашла плоский камень размером с две ладони и начала выскребать грунт.
Вскоре она расширила нору настолько, что там поместились бы и она сама со своим большим животом, и Струк, и Дикий Кот. Она работала усердно и быстро, в надежде что мальчик появится вовремя, чтобы укрыться от бури. Дочь вырыла боковую пещерку для жировой лампы и еще одну – для хранения пищи и воды. Она выстлала нору мехом и шкурой, чтобы Струку было удобнее. Землю у входа она выложила снизу плоскими камнями, чтобы края не осыпались. Рваную шкуру из хижины старшей сестры она повесила над норой как дверь.
Весь день Дочь то и дело прерывала работу и осматривалась в поисках Струка, иногда залезая на дерево, чтобы понять, не шевелится ли кто-нибудь в ветвях. Далеко на равнине виднелось стадо каких-то животных. Их вибрации легко проникали сквозь деревья, но это не удивляло ее, учитывая это время года. Олени и карибу, бродившие по равнинам, съев всю траву, начинали кочевать и на зиму уходили под защиту нижних лесов под горой. Здесь не было узких лощин, как на земле семьи, и у нее не было шансов поймать их в одиночку.
Закончив с норой, она забралась в нее и стала ждать. Струка не было, но началась буря, притом свирепая. Дочь несколько раз выходила наружу посмотреть, нет ли на снегу следов Струка. Ветер сбивал с ног, лед хлестал по лицу, но следов на склоне не было. Наконец, когда туман заволок нору и снег толстым слоем лег на землю, она вернулась в убежище одна. Дикий Кот тоже забрался в пещеру, и она задвинула двойную шкуру, закрывавшую узкий вход. Нора была достаточно высока, чтобы сесть и даже вытянуться во весь рост, но большую часть времени она проводила лежа на боку. Она надеялась, что буря прекратится и наступит оттепель. Иногда так случалось, и у семьи было больше времени, чтобы подготовиться к зимовке.
Но пока раннее дыхание холода было сильным и жестким. Дочь прижалась к Дикому Коту, чтобы согреться. Когда дела закончились, ее разум вернулся к воспоминаниям о зимней спячке и семье. Она вспомнила, как лежала в клубке тел, нога свисает с чьего-то бедра, рука на спине, теплое дыхание другого тела на коже шеи. Она вспомнила, каково это – быть единым целым с бьющимися сердцами, слушающими ушами и смотрящими глазами. Это согревало ее кровь. Вот почему ее тело осталось жить. А теперь ничего этого нет. Тепло.
Зима напомнила девушке вой волчьей стаи. Когда она выглянула из норы, земля превратилась во что-то новое. Она лежала в белой накидке и рычала. Снаружи ничего не двигалось, кроме снега и ветра. Во время таких сильных бурь все звери прятались подальше. Они затаивались в норах и гнездах, пытаясь сохранить свой жир. Он был нужен, чтобы поддерживать тепло тела и биение сердца. Если зверь осмелится ходить, весь его жир быстро истощится. Если Дочь выйдет из норы, она окажется до самых бедер в мягком порошке. Чтобы передвигаться, потребуется гораздо больше жира, чем можно сейчас получить.