– Да, но… детектив Пэлас, не знаю, что вы напридумывали, но если вы… если вы думаете…

Его правильное лицо искажает наигранная растерянность. Вот оно, доказательство! Хотя бы то, как легко ему вспомнилось мое имя. Он знал, кто я такой, с того дня, как я взялся за расследование, как позвонил его жене с просьбой о беседе. Он следил за мной, не отставал, становился между мной и ходом следствия. Например, уговаривал Софию уклониться от разговора под тем предлогом, что это растревожит отца. Внушал мне, в какой депрессии жил шурин. Поджидал у дома, пока я допрашивал Туссена. А потом – святая Мария! – раскрутил цепи на покрышках.

И вернулся в дом Джей-Ти на Боу-Бог-роуд, искал там нераспроданный товар, телефонные номера, список клиентов. Искал то же, что и я, только знал, что ищет, а я нет. Потом я его спугнул, не дав добраться до конуры.

Но у него осталась еще одна уловка, еще один способ сбить меня со следа. Зверская уловка, которая почти сработала.

Констебль Макконнелл шагает к нему, достает наручники, и тут я прошу:

– Подождите.

– Подождать? – не понимает она.

– Просто… – я держу Литтлджона под прицелом, – я бы хотел сперва выслушать его.

– Извините, детектив, – удивляется она, – но я вас не понимаю.

Я спускаю предохранитель. Думаю: если он опять будет лгать, я его убью. Легко.

Но он не лжет – он рассказывает. Медленно и тихо, мертвым невыразительным голосом, глядя не на меня, а в дуло пистолета, он рассказывает все. Все, что я уже знаю, что уже вычислил.

Все началось в октябре, когда София обнаружила, что Питер украл у нее печать и использовал для рецепта болеутоляющих. После того как она все ему высказала и порвала с братом, после того как Зелл вступил в короткий мучительный период ломки и София решила, что все позади. После этого Эрик Литтлджон явился к Туссену и сделал ему предложение.

Майя тогда был в соединении, шансы на столкновение замерли на мучительной пятидесятипроцентной вероятности. Больница лишилась половины сотрудников, фармацевты и провизоры пачками бросали работу, приходилось нанимать новых из тех, кто радовался жалованью, обеспеченному государственным финансированием. Система безопасности действовала неровно, как и до сих пор действует: один день охранники, вооруженные автоматами, а на следующий в дверцы сейфов с опасными препаратами подсовывают сложенные бумажки, чтобы те не распахивались. Автоматический раздатчик отказал еще в сентябре. Техника, приписанного производителем к конкордской больнице, найти не смогли.

Директор «Духовных услуг» в эти отчаянные безумные дни остался на своем посту, верный и надежный как скала. Начиная с октября он воровал все в больших и больших количествах. Воровал препараты из больничной аптеки, с сестринских постов, из тумбочек пациентов. Сульфат морфина, оксиконтин, дилаудид, полупустые упаковки раствора морфина.

Я слушаю Литтлджона, не отводя нацеленного в лицо пистолета. Его золотистые глаза прикрыты веками, губы равнодушно поджаты.

– Я обещал Туссену непрерывный приток товара, – говорит он. – Сказал, что пойду на риск, буду доставать таблетки, если он рискнет их продавать. Риск пополам и прибыль пополам.

Деньги, всего лишь дурацкие деньги! Как мелко, жалко, скучно! Два убийства, два тела в земле, столько страдающих людей, обходящихся половинной дозой лекарства, в то время как мир идет к концу. Все это ради прибыли? Ради золотых часов и нового кожаного пиджака?

– Но Питер узнал, – подсказываю я.

– Да, – шепчет Литтлджон, – узнал.

Он опускает голову, медленно, печально кивает, словно вспоминает прискорбную случайность, волю Божью. Кого-то сразил удар, кто-то упал с лестницы.