— В медсандивизион! — распорядился Павел Алексеевич. — Везите быстрее!

Отправив Нельзина, они сели на коней и поскакали к лесу, плотной стеной возвышавшемуся западнее села. Чем дальше ехали по извилистой узкой дороге, тем громче становился треск выстрелов. Баранов вздыхал — жалел комиссара. И себя тоже, наверно. С Нельзиным они жили дружно… А Павел Алексеевич думал, что все меньше и меньше остается людей, с которыми он встретил войну. И они с Барановым тоже не заговоренные… Словно угадав его мысли, Виктор Кириллович сказал:

— Крепко, Павел Алексеевич, молится кто-то за нас.

— Побасенка такая есть, — улыбнулся Белов. — Смерть генералов оберегает. Генералы первые помощники в ее деле, самый большой урожай дают. Без них ей трудно. Хороших генералов, у которых потерь мало, она иной раз забирает. А уж плохих — ни-ни!

— Мне, значит, опасаться нечего? — настороженно произнес Баранов.

— Не разводи самокритику, Виктор Кириллович. Это к слову пришлось.

Они миновали старый лес. Начался густой ельник, в котором укрывались коноводы с лошадьми. Даже костерчики горели кое-где: бойцы обогревали раненых, кипятили чай и пекли картошку.

За ельником открылась деревня на пригорке посреди обширной поляны. Немцы с возвышенности простреливали все безлесное пространство. В бинокль видны были траншеи, проволочные заграждения. Деревня горела. Ветер гнал над поляной клочья дыма.

На опушке готовился к повторной атаке спешенный эскадрон. Ударила по немецким окопам батарея. Выползли из леса три танка. Стреляя на ходу, двинулись к деревне. За машинами бежали бойцы. Когда они приблизились к крайним сараям, огонь немцев резко усилился. Непрерывно хлестали пулеметы. Стрекотание автоматов слилось в сплошной треск.

Цепь залегла, не добежав до окопов. Танк, который шел впереди, начал было утюжить колючую проволоку, но подорвался на мине. Второй взял его на буксир, пытаясь вытянуть в безопасное место. Третий медленно отползал, прикрывая огнем товарищей.

— Нет, — сказал Баранов, — не справятся. Завтра общее наступление, а у меня эта деревушка поперек горла.

— Попробуйте обойти ночью. Ищите слабые места в обороне фашистов, свободные тропы и просеки.

— Будем искать, — согласился Баранов.

В штаб корпуса, стоявший в селе Верхнее Шахлово, Павел Алексеевич возвратился, когда стемнело. Умылся, перекусил наскоро и пригласил к себе ближайших помощников. Полковник Грецов и майор Кононенко сделали короткие сообщения. Противник перед группой сильный. Разведкой боем и разъездами не обнаружено на передовой ни одного участка, не занятого врагом.

День 17 ноября был особенно напряженным. С рассветом появились вражеские самолеты. Сотрясая воздух тяжким гулом моторов, шли они на восток, к Москве. Лишь немногие разворачивались над районом, где действовали кавалеристы. Зато орудия и минометы немцев грохотали не переставая. Враг усилил сопротивление, на некоторых участках даже контратаковал.

Несколько суток кавалеристы непрерывными действиями пытались измотать противника. Но измотались и сами.

Из штаба Западного фронта сообщили, что севернее и южнее группы Белова немцы перешли в наступление и что это, по всей вероятности, начало нового общего наступления на Москву.

Павел Алексеевич позвонил командирам дивизий — Баранову и Осликовскому, познакомил с обстановкой. Оба комдива доложили, что полки выдохлись, люди валятся с ног. Белов, поколебавшись, сузил задачу: в первую очередь подавить окруженные немецкие гарнизоны. Пять лесных сел взяли в кольцо конники, по меньшей мере, пять полков оборонялись там. Их и надо добить поскорее. Это кавалеристам по силам.

И Баранов и Осликовский ответили: противник ведет такой мощный огонь, что днем активные действия невозможны. Начнут выполнять приказ вечером.

Едва закончился этот разговор, генерала Белова вызвал к телефону Жуков. В последние дни, когда стало ясно, что контрудар не принес ожидаемого успеха, Жуков говорил с Беловым все резче и резче. Сейчас голос командующего звучал особенно раздраженно: