– Что автоматически возвращает нас к маленькому инциденту перед Дроттнингхольмским театром. Я прекрасно понимаю, что, по мнению многих, полицию абсолютно не касаются такие личные истории, но при мысли о случившемся с Эрикссоном, как ты понимаешь, нам трудно оставить подобное без внимания.
– Да, – ответил фон Комер. – Я признаю, что это было глупо с моей стороны, но я размышлял именно так, как ты сказал. А именно, что речь идет об обычном недоразумении между нами, которое не имеет никакого отношения к полиции. Вдобавок мы с Эрикссоном уже уладили его на тот момент, когда ваш человек связался со мной. Для меня и Эрикссона тогда это дело уже закончилось.
– Для порядка лучше, чтобы ты сам рассказал, как все случилось, – предложил Бекстрём.
Эрикссон позвонил ему на мобильный, когда он совершал свою обычную вечернюю прогулку, и поскольку он уже тогда орал и ругался и явно находился на пути к дому фон Комера, тот предложил встретиться на парковочной площадке перед театром. Эрикссон просто кипел от возмущения, кричал и размахивал аукционным каталогом, который в какой-то момент попал фон Комеру в лицо, и у него пошла носом кровь.
– Именно тогда я решил, что лучше просто уйти, – сказал фон Комер. – С ним невозможно было разговаривать, он оскорблял меня, ничего не слушая. Поэтому я удалился.
– Почему он так разозлился? – поинтересовался Бекстрём.
– Ну, речь шла о чистом недоразумении в связи с продажей некоей картины. Отчасти я сам был виноват: сделал расчет не в той валюте, и Эрикссон получил слишком мало денег. Поняв свою оплошность, я, естественно, сразу все исправил. Есть документ и об этом тоже. В связи с нашим разговором на сей счет я также уяснил для себя, что, при мысли о случившемся, мне лучше отказаться от обязательств, которые я взял на себя.
– Это я могу понять, – кивнул Бекстрём. – И как он воспринял твой отказ?
– Не стал возражать, искренне попросил извинения и сожалел о произошедшем и сказал, что уважает мое решение.
– Последний вопрос, прежде чем мы прервемся на обед, – сказал Бекстрём. – Эрикссон рассказывал тебе, кто дал ему задание продать картины? Кому они принадлежали?
– Нет, – ответил фон Комер. – Я, конечно, задал этот вопрос, но он объяснил, что ему запрещено говорить, кто его клиент. Здесь нет ничего необычного, да будет тебе известно. Он уверял также, что с провенансом все абсолютно ясно. Никаких странностей.
– А ты сам как думаешь?
– О чем ты? – спросил фон Комер.
– Насколько я понял, ты же очень квалифицированный эксперт в области произведений искусства. Мне кажется, ты сам, пожалуй, узнал предметы и понял, кому они принадлежат.
– Нет, – покачал головой фон Комер. – Я, естественно, провел обычные изыскания через различные базы данных и старые аукционные каталоги, но это ничего не дало. Нельзя сказать, что он просил продать меня какую-то кучу барахла, но и ничего сверхъестественного, честно говоря. Когда мы говорим о провенансе двадцатого столетия для произведений русского искусства, здесь все, к сожалению, ужасно запутано. Не будем забывать, что русские пережили революцию и две мировых войны в его первую половину, и миллионы людей были убиты, а все, чем они владели, просто исчезло.
– Тогда так, – сказал Бекстрём. – Тогда я доволен, – продолжил он и вопросительно посмотрел на Лизу Ламм и Юхана Эка, которые в унисон покачали головой. – Тебя самого что-то интересует? – спросил он и кивнул фон Комеру. – Может, у тебя есть желание спросить о чем-то или, по-твоему, ты забыл что-нибудь важное для тебя?
– Нет, – ответил фон Комер. – Единственно меня волнует, как долго я просижу здесь. У меня хватает дел дома.
– Будь уверен, тебе не придется находиться здесь ни одной лишней минуты, и поскольку ни у кого больше нет никаких вопросов, я объявляю о завершении допроса. Сейчас у нас 11.50, – констатировал Бекстрём и выключил магнитофон.
После первого допроса Лиза Ламм проследовала с Бекстрёмом в его комнату, поскольку хотела обсудить с ним кое-что с глазу на глаз.
– О’кей, – сказал Бекстрём, расположившись за своим письменным столом. – Чем я могу помочь старшему прокурору? – «Прежде чем сдохну от голода».